Охотники на мамонтов
Шрифт:
Мамут обнял ее, и она, дрожа и тихо всхлипывая, прижалась к его плечу. Слезы полились из ее глаз рекой — теперь она плакала о другом, о недавнем горе. Она больше не могла сдерживать слез — слез обиды, отвергнутой любви.
Джондалар смотрел на них из кухонного очага. Он хотел объясниться с Эйлой, может быть, попытаться все исправить. Когда он увидел, что она плачет, он решил, что она рассказала обо всем старому шаману. Его лицо вспыхнуло от стыда. Он не мог не думать о происшедшем в степи, а чем больше он думал, тем хуже ему от этого становилось. Джондалар сгорал от стыда и мечтал только об одном: поскорее уйти отсюда, не попадаясь на глаза Мамуту и Эйле, но он обещал Мамуту
Ранек знал, что Эйла уехала с Джондаларом. Он рыбачил вместе с другими, но весь день его беспокоила мысль о том, что Зеландонии может обратно отбить у него возлюбленную. В одежде Дарнева Джондалар был неотразим, и резчик с его развитым эстетическим чувством понимал, что окружающие, в особенности женщины, не могли остаться равнодушными к чужестранцу. Но Эйла и Джондалар все так же держались порознь и были, кажется, по-прежнему отчужденны друг от друга, и Ранека это успокоило, но, когда он позвал ее к себе, она ответила, что устала. Он улыбнулся и пожелал ей спокойной ночи, радуясь, что она по крайней мере спит одна, если уж не с ним.
Эйла не столько устала, сколько была эмоционально истощена. Она долго пролежала в постели не смыкая глаз. Она рада была, что Ранека не было в доме, когда они с Джондаларом вернулись, и что он не рассердился, когда она в очередной раз ему отказала, — она все еще инстинктивно ожидала гнева и наказания за неповиновение мужчине. Но Ранек не был требователен, и его чуткость чуть было не заставила ее согласиться на его предложение.
Она попыталась понять, что же в конце концов произошло. Зачем Джондалар взял ее, если он ее не хочет? И почему он был с ней так груб? Джондалар в порыве страсти вел себя, как Бруд, но это не то же самое. Он был груб, напорист, но он ее не насиловал. Она знала, в чем дело! Бруд хотел только причинить ей боль, сделать ее покорной. Джондалар желал ее, и она тянулась к нему всем своим существом. Почему же он был так холоден потом? Почему он вновь ее отверг? Почему он разлюбил ее? Когда-то она думала, что знает его. А сейчас она совсем его не понимала. Она свернулась калачиком и тихонько заплакала.
Долгожданный Весенний праздник был Новым годом и Днем благодарения. Он отмечался не в начале, а в разгаре сезона, когда первые почки на деревьях уже набухли и пустили ростки. Для Мамутои это означало начало годового цикла. Только те, кто существовал на грани выживания, могли понять эту бурную радость, это несказанное облегчение. Они приветствовали зеленеющую землю, которая обеспечит существование и людям, и животным.
В холоднейшие ночи жестокой снежной зимы, когда, казалось, замерзал даже воздух в доме, в самых доверчивых сердцах зарождалось сомнение: вернутся ли когда-нибудь жизнь и тепло? А сейчас, когда приход весны казался очевидным, воспоминания и рассказы о прежних праздниках рассеивали былые страхи и оживляли в сердцах надежду, что времена года Великой Матери и дальше будут идти своим чередом. Потому они и старались сделать каждый праздник Весеннего Возрождения как можно более торжественным и запоминающимся.
К этому времени не оставалось никаких запасов провизии. Приходилось поодиночке и небольшими группами целыми днями ловить рыбу, охотиться, ставить капканы и собирать травы. Каждая травка, каждый корешок, который удавалось найти, шли в дело. Березовые и ивовые почки, молодые побеги папоротника и старые корешки — все собиралось, чистилось и горками складывалось на полу. Нижний слой березовой и ивовой коры, пропитавшийся свежими соками; черно-красные ягоды вороники, полные жестких семян, рядом с маленькими розовыми цветами на вечнозеленых низких кустарниках; а на затененных участках, еще покрытых снегом, сверкали маленькие красные
Земля в изобилии даровала вкусную свежую пищу. Побеги и молодые стручки молочая шли в пищу, а цветы, богатые нектаром, использовались, чтобы подслащивать ее. Зеленые листья клевера, молочая, крапивы, бальзамина, одуванчика, дикого салата ели сырыми; искали стебли и особенно сладкие корешки татарника. Пахучие стебли лакричника ели сырыми или запекали в горячей золе. Некоторые травы собирали ради их питательности, многие — из-за аромата, некоторые заваривали как чай. Эйла собирала целебные растения.
На скалистых склонах появились трубчатые стебли дикого лука, а в сухих, лишенных тени местах — листья щавеля. Мать-и-мачеха росла в сухих речных низинах. Она была солоновата на вкус, и ее использовали, чтобы сохранять мясо на зиму, хотя Эйла собирала немного для настоев от кашля и от астмы. Горьковатые бараньи ушки использовались как приправа, для вкуса и запаха, так же как ягоды можжевельника, острые на вкус бутоны тигровых лилий, душистый базилик, шалфей, тимьян, мята, липа, которая в их краю представляла собой стелющийся кустарник, и множество других трав и растений. Некоторые из них сушили и заготавливали впрок, другие использовали сразу же.
Рыба водилась в изобилии, и именно она была излюбленным блюдом в это время года, когда большая часть зверей еще не отъелась после суровой зимы. Но и свежее мясо, хотя бы одного животного, рожденного в этом году — на сей раз это был детеныш зубра, — подавалось к столу: это был символ. Пир должен был состоять только из новых плодов, дарованных землей, — это означало, что Великая Мать вновь приходит во всей красе и что Она и впредь не оставит Своих детей.
С каждым новым днем предвкушение праздника нарастало. Даже лошади чувствовали это. Эйла заметила их беспокойство. Утром она вывела их из дома, чтобы вычистить и поскрести их. Это успокаивало Уинни и Удальца, да и ее тоже, и давало ей возможность подумать. Она знала, что должна сегодня дать ответ Ранеку. Завтра — Весенний праздник.
Волк крутился рядом, не сводя с нее глаз. Он обнюхивал воздух, задирал голову и озирался, бил хвостом о землю, давая знак, что кто-то приближается, и этот кто-то — друг. Эйла обернулась, и ее сердце бешено заколотилось.
— Я рад, что застал тебя одну, Эйла, — сказал Джондалар странно приглушенным голосом. — Я хочу поговорить с тобой, если ты не возражаешь.
— Нет, не возражаю, — ответила она.
Он был чисто выбрит, его светлые волосы были затянуты в пучок на затылке. В одном из своих новых нарядов, подаренных Тули, он был так хорош, что в горле у нее стоял комок. Но не только его внешний облик трогал ее сердце. Даже в обносках Талута он был для нее прекрасен. Его присутствие наполняло собой весь окружающий мир. Это было особое тепло — не просто огонь страсти, нет, нечто большее, наполняющее все ее существо, и ей так хотелось прикоснуться к этому теплу, почувствовать, как оно несет ее, поплыть в его волнах. Но что-то в его взгляде удерживало ее. Она стояла молча, ожидая, пока он заговорит с ней.
Он на мгновение зажмурился и собрался с мыслями, не зная, как начать.
— Помнишь, когда мы были с тобой в долине, когда ты еще не очень хорошо говорила по-нашему, ты хотела сказать мне что-то очень важное, но у тебя не было для этого слов? Ты начала говорить мне это знаками — я помню, ты двигалась очень красиво, это было почти как танец.
Еще бы она этого не помнила! Она пыталась сказать ему то же, что хотела бы сказать сегодня, — хотела бы, да никак не могла: о том, что она к нему чувствует, как наполняет это чувство все ее существо — чувство, для которого у нее еще не было слов. Даже сказать, что она любит его, было недостаточно.