Охранитель
Шрифт:
Современные демократии начали формироваться в XVIII–XIX веках (где-то, например, в Швейцарии — даже раньше), когда просвещенчество и промышленная революция стали успешно разрушать доиндустриальные социальные и культурные иерархии, когда расширился доступ к образованию, результатом чего стало появление культурно более-менее однородных обществ. Тогда носителями культур, опирающихся на письменность, становились уже не только элиты, а практически все. Это в свою очередь влекло за собой пробуждение национального самосознания и в итоге формирование наций — сообществ, основанных на культурной и исторической самоидентификации, сопровождавшееся широким распространением идей, утверждавших политическую субъектность наций или вообще объявлявших их единственным источником государственной
Запустился процесс революционной и/или реформаторской модернизации, на выходе стали получаться государства-нации (впоследствии формирование государств-наций стали стимулировать, появились искусственные государства и искусственные нации, в XX веке «государств-ненаций» в мире практически не осталось). Раз нация субъект и даже источник власти, то и составляющие ее граждане тоже и субъекты, и даже источники, которые, естественно, должны иметь права и пользоваться свободами. Следование этой логике и в теории, и на практике приводит к современной демократии. Да, то же всеобщее избирательное право утвердилось не сразу, и долгое время его понимали в лучшем случае как всеобщее избирательное право мужчин. Но, как говорится, прогресс не остановишь, надо только начать…
Разумеется, право на участие в управлении государством, обычно сводящееся к активному избирательному праву и праву на участие в референдуме, а также право высказывать свое мнение, вовсе не означает собственно участия в управлении. В государствах-нациях легитимность власти основывается на прямом или косвенном народном волеизъявлении, власть формально приобретается или пролонгируется, по общему правилу, по итогам выборов (и легитимность многих современных монархов тоже опирается на волю соответствующих наций, которые некогда пожелали сохранить, восстановить либо даже учредить монархию). Но формирование и воспроизводство властных элит (и контрэлит), выдвижение на олигархические позиции, ротации в олигархатах и тем более текущее осуществление власти происходит практически совершенно обособленно от основной массы граждан.
Безусловно, нынешние олигархии, мягко говоря, многим отличаются от тех, с которыми имел дело тот же Аристотель. Но суть — «правление немногих» — осталась неизменной. И никакие революции или победы на выборах оппозиционных несистемных деятелей ничего принципиально не меняют. То, что кто-то «оседлал историю», уловил и грамотно использовал народные настроения, вовсе не означает установления демократии в ее античном понимании. Чувствительность современной власти к общественному мнению также не стоит принимать за проявление народовластия. И в доиндустриальную эпоху правители обычно прислушивались к своим народам, признавали свою зависимость от них, а потому заигрывали.
Реальность такова, что все править не могут. И правят немногие, «от имени и по поручению» остальных. Вопрос только в том, насколько интересы правящих совпадают с интересами остальных, насколько адекватно и ответственно осуществляется управление, насколько исповедуются принципы солидарности.
Практически любой современный политический режим официально аттестует себя как демократический, а фактически является олигархическим. Современная демократия не исключает, а дополняет олигархию, придает легитимность олигархическим режимам, прикрывает и укрепляет их. Формулировки вроде «власть принадлежит народу», «народ взял власть», «народ лишили власти», если только они осознанно не используются в пропагандистских и иных подобных целях, бессмысленны. У народа нет власти, народ не правит. Современная демократия лишь создает соответствующую иллюзию (разной степени убедительности — в каждом конкретном случае), дает народу, отдельным «простым людям» возможность где-то как-то повлиять на власть, защищает их от откровенного произвола. И все.
После Второй мировой войны наибольшую социально-экономическую эффективность стали демонстрировать страны Запада. Тамошние режимы, опирающиеся в первую очередь на либеральные идеологические принципы (конституционализма, парламентаризма, разделения властей, идеологического плюрализма и т. д.), отвергнувшие диктаторские, «тоталитарные» методы управления, не только определяют себя как демократии, но фактически ввели «демократическую религию» и активно используют соответствующую риторику в своей внешней политике, пропаганде, PR. В этих условиях западные институты и форматы институтов современной демократии стали восприниматься как эталоны и все активнее перениматься или насаждаться. Деградация советского проекта и крушение СССР лишила Запад единственного конкурента, способного продвигать альтернативную модель (советскую демократию) в глобальном масштабе.
Фарид Закария в своей книге «Будущее свободы» выделяет «либеральные демократии» (западные режимы), «либеральные автократии» (режимы, насаждающие западные порядки нелиберальными методами, — пиночетовский в Чили, чанкайшистский на Тайване и т. п.) и «нелиберальные демократии» (режимы, использующие демократические институты для легитимации нелиберальных практик, — в их число попал путинский режим). Китайский, иранский и тем более северокорейский режимы в этой связи следует охарактеризовать как «нелиберальные недемократии» (хотя в Иране, например, проводятся по-настоящему альтернативные выборы).
Получается, что чем ближе к западным олигархиям тот или иной режим, тем он демократичнее. И наоборот. Советская демократия, исламская демократия в этой логике — вовсе не демократии.
Несмотря на то, что западные модели современной демократии обычно плохо приживаются в незападных странах, и их приходится серьезно корректировать, адекватной альтернативы им в целом еще никто в мире не предложил. Ни для себя, ни для других. И все так или иначе заимствуют и копируют. Кто-то больше, кто-то меньше. Вечно так не будет, тем более что Запад, как ни банально это звучит, все глубже увязает в системном кризисе. Однако пока имеем то, что имеем.
Учитывая, что Россия — европейская страна, наш нынешний копиизм если и не оправдан, то вполне объясним. Можно вспоминать о том, что в 1988–1990 годы можно было хотя бы пойти по «китайскому пути». Но толку-то… Поезд давно ушел.
Однако копиизм копиизму рознь. Различия между порядками 1990-х и нынешними видны невооруженным глазом, при том что путинизм исторически есть прямое продолжение ельцинизма.
Теперь о суверенной демократии. Это понятие стало активно внедряться в официальную риторику «Единой России» и близких к Кремлю политиков, общественных деятелей и экспертов с весны прошлого года. Тогда же Путин в своем очередном послании парламенту провозгласил: «Россия — это страна, которая выбрала для себя демократию волей собственного народа. Она сама встала на этот путь и, соблюдая все общепринятые демократические нормы, сама будет решать, каким образом — с учетом своей исторической, геополитической и иной специфики — можно обеспечить реализацию принципов свободы и демократии. Как суверенная страна Россия способна и будет самостоятельно определять для себя и сроки, и условия движения по этому пути».
За год сформировался целый корпус текстов о суверенной демократии, как апологетических, так и полемических. Своего рода «согласование несогласованных канонов» было произведено Владиславом Сурковым в его «февральской лекции» для слушателей Центра партийной учебы и подготовки кадров «Единой России» и ряде других публичных выступлений. Партия власти объявила о том, что идея суверенной демократии станет одной из основ ее идеологии и программы на выборах в 2007 году. Более того, ее взял на вооружение и Сергей Иванов, считающийся одним из кандидатов в преемники. В своей программной статье «Триада национальных ценностей», опубликованной недавно в «Известиях», [2] он включил суверенную демократию в триаду наряду с сильной экономикой и военной мощью.
2
Известия. — 2006. — 13 июля.