Окаянная сила (фрагмент)
Шрифт:
Дошла Алена до ворот, у которых здоровые мужики стояли, прохожий люд задирали. Спросила вежливо - кто бы взялся снести узелок хозяйке, матушке Любови Иннокентьевне?
– Да ты, девка, сама заходи, дома хозяйка-то, - пригласили мужики.
– Недосуг мне, - отказалась Алена, - а на добром слове благодарствую. Передать просили добрые люди,а меня-то Любовь Иннокентьевна и в глаза не видывала. И велено сказать - что купецкая вдова Алена Дмитриевна узелок шлет на сохранение.
Алена здраво рассудила, что сообразительная купчиха сразу догадается, чей узелок. А о том, чтобы по требованию
Словом, вызвали мужики комнатную женщину, отдали ей для хозяйки узелок. Алена же, посмеиваясь, скрылась - вот только что стояла у ворот, с мужиками толковала, и на тебе - нет уж ее! А все - горсточка серого мака наговоренная да через плечо кинутая. И не заметил никто, в какую сторону пошла...
Очень уж не хотелось Алене рассказывать купчихе Калашниковой про свои похождения.
Степанида же тем временем ходила разведать про дорогу к Алатырскому морю и пришла домой озадаченная - оказалось, там и не немецкие даже, а вовсе свейские земли, а живут на них понемногу где немцы, где поляки, где чухонцы, и кого там только нет. С немцами-то было бы проще - узнать в слободе, что да как. А тут непонятно даже, кого расспросить.
Повздыхала Степанида - и назначила себе полный пост на двенадцать дней, чтобы мысли смутные прояснить и до снов вещих допоститься.
Ведуньи четыре поста знали. Духовный пост себе - когда слово бранное, в течение года сказанное, могло всю работу разбить. Духовный пост болящему - с тем же условием. Ястной пост - это проще всего, когда нельзя скоромное есть. Отрешенный пост - когда от всех увеселений на год отказываются, ни на свадьбу, ни на крестины не ходят. И строгий пост - на одной воде.
Глядеть на Степаниду, день ото дня тощающую да бледнеющую, в молитвы углубленную, было выше Алениных сил - стала она из дому убегать. А куда бежать, как не к Анисьиному дому - душеньку потравить, на Владимира издали поглядеть. Он взгляд чуял, оборачивался. И видела Алена - мечется ясный сокол, и невесту любит, и к ней, к Алене, вдруг то потянет, то отпустит... Видела - а на глаза попадаться боялась. Издали-то все бабы хороши, а как увидит он ее вблизи, никакой статности и дородства не нажившую, в двадцать-то четыре годка - не девку, но и не бабу, да уже рожавшую, да ночными ведовскими делами румянец с круглого личика согнавшую... И проклятье! Ох, боялась Алена, что уложит своего ясного сокола в пятый по счету гроб!
Боялась она - и злилась. А злилась, понятное дело, на Анисью. Не на себя же, в самом деле! Пока еще удастся то проклятье отделать - а тем временем повенчается Владимир на Анисье, и прощай, ясный сокол...
Злилась она этак день, и два, и три, а, пробегая мимо яблоньки сухой, поглядывала на нее, как на тайную свою сообщницу, и догляделась. Учила ведь ее Степанида, как снять наговор на иголку, да и сам наговор сказала - не чтобы в дело пускать, а чтобы поняла Алена, как он действует.
А иголочка-то за корой словно нарочно для наговора скована
И, приметив, в какую церковь ходит Анисья с матерью и сестрой, в ночь накануне взяла Алена свечку тоненькую воску ярого. Ночь была избрана точнехонько - самое новолунье.
Вышла Алена к яблоне тайно, с горящей свечкой, достала иголочку, согрела ее в кулаке. Не ощущалась в нем иголочка, но тепло руки приняла. Теперь пора было дело делать, пока Степанида Алены не хватилась.
– Как месяц млад нарождается и пойдет по небу Господнему своим путем и своей дороженькой, сам себе хозяин, - глядя вверх, негромко сказала Алена, - так бы и у рабы Алены народилась сила и власть И знала бы она дороги всех своих недругов, и держала бы их в своей правой руке, в своем правом кулаке...
Тут она разжала кулачок.
Иголка лежала поперек ладони, легонькая, ладная, с ушком крохотным. Левая рука Алены была занята свечкой, поэтому она взяла иголку губами и перехватила пальцами. Затем наклонила свечку и дала капле воска упасть на игольное ушко.
– Не град, не столица, а черная гробница, в ней лежит сатаница, мертвая девица, - стала она тихо и грозно наговаривать на восковую каплю.– Рука у нее не поднимается, кровь у нее не разбегается, сердце любовью не загорается, ни по ком не скорбит, не сокрушается. Такова бы по моему слову была раба Анисья, и такова бы она казалась рабу Владимиру, и иной бы ей не быть. Как этот воск липнет к железу, так бы мои слова липли к этому воску.
Главное было говорить не громче дыханья, не то услышит кто - и заговор будет поломан.
Задумалась Алена на мгновенье, подбирая сильненький замок.
– Нет моим словам ни недоговора, ни переговора, будь ты, мой приговор, крепче камня и железа. Аминь.
Теперь уж оставалось лишь выследить Анисью у заутрени, подойти поближе да и всадить иголочку точнехонько в боковой шов верхней сорочки, чтобы скользнула она туда и исчезла вместе с ушком своим, что залито наговоренным воском. А воск-то потемнел!
Совершила Алена это дело - а тут и Рязанкин пост окончился. Прибегает Алена с заутрени очень собой довольная - и подкралась незаметненько, и всадила точнехонько!– а Степанида уже горшками гремит. Оголодала - но сразу наедаться нельзя. Кваску, капустки, потом - хлеба ломоть, и лишь к вечеру - каша.
– Ну, что, Степанидушка?– кинулась к ней Алена.– Видела?
– Слава те, Господи, видела явственно, - отвечала довольная Рязанка.– Садись, поедим, потом расскажу.
Еле Алена дотерпела, куском хлеба давилась - поскорее бы!
– Ну вот, видела я тебя, свет, на берегу немалой реки, и та река тебе покорна была. Плыть ты собиралась к острову Руяну. Город-то в устье стоит, корабли туда заходят, а потом уж из устья выходят в море.
– И что же - неужто я к острову по морю поплыву?– Алена и обрадовалась, и ужаснулась. Сказывали в Верху, что государь Петр Алексеич, будучи в Архангельске, ходил на кораблях, больших и малых, и поднялась буря, и чуть было он не утоп. Господи, да когда ж это было?.. Дунюшка Павлушеньку похоронила - вот когда...