Окаянный груз
Шрифт:
– Верно. – Грай потрепал по шее буланого, подбадривая. – Там… это… похоже, родничок был. Коней… того… напоим. И сами не сдохнем.
Даник и Самося молчали. Они всегда молчали, когда не резались между собой в кости. На службе землю из-под себя не гребли, как иные. День до вечера прожит, и хорошо. Есть где голову склонить на ночь, найдется чего на зуб кинуть перед сном – просто здорово! А к чему о большем заботиться?
– Дело говоришь, – поддержал Грая Гапей. – Водицы бы сейчас холодной. Такой, чтоб зубы ломило…
Тракт обнимал пологий холм, как
Ясени, выстроившиеся на бугре, как рекруты на смотру, лениво шевелили зелеными пальцами-листьями.
Хватан первым прошел поворот и, выругавшись черным словом от неожиданности, осадил светло-гнедого.
У левой обочины горел костер – те, кто развел его, нисколько не таились. А к чему таиться? Чай, не лазутчики. На своей земле можно путешествовать невозбранно. Ближе к лесу топтались стреноженные кони, числом полдюжины. Среди них выделялся ростом и статью вороной жеребец со звездочкой во лбу. Сомнений в том, кто до недавнего времени ездил на нем, быть не могло.
– Гляди! Тьфу ты ну ты! Конь пана сотника! – воскликнул Хватан.
Заслышав голос порубежника, стоявший у костра человек развернулся в его сторону. Яркий отблеск подсветил грубый шрам через бровь и веко.
Ошибки быть не могло. Цимош Беласець.
А где один из братьев, ищи и прочих…
– Оружие готовь! – тихонько бросил Хватан. – Дрын мне в коленку…
– Дык… уже… – также вполголоса ответил Грай.
Тыковка выудил двумя пальцами из нашитого на грудь жупана длинного кармана арбалетный бельт и наложил его на тетиву. Когда он успел взвести самострел? Не мог же он его везти взведенным во вьюке? Даже думать смешно, точно, ни в какие ворота не лезет. Вот уж воистину хитровыкрученный крендель. Не знаешь, что и ожидать от такого.
– Ну, помолясь Господу… – Хватан украдкой, словно стесняясь излишней набожности, сотворил знамение, плотнее прижал шенкеля. Гнедой пошел вперед приплясывающим шагом. Порубежник на его спине скособочился, низко опустив руку с обнаженной саблей.
Цимош Беласець, конечно же, увидел их. Сказал что-то своим. Не разобрать что именно – далековато. Едва ли не бегом к костру поспешал Климаш – старший брат и глава рода Беласцей.
Разглядев, кто приближается к ним, он улыбнулся и приветливо взмахнул рукой.
Первым соломенный пучок на шесте заметил пан Стадзик Клямка. Ничего удивительного, ведь он ехал впереди, в охранении.
Пан Стадзик повернулся и крикнул:
– Шинок!
Хмыз и пан Юржик переглянулись. С одного боку, шинок – возможность отдохнуть, поспать на кровати, как люди, а не как собаки, из дому выгнанные, еда, приготовленная
– Сгоняю. Погляжу, – предложил Хмыз.
– Давай, – согласился Юржик. – Если что, свисти.
– Ага, разбежался, – буркнул бывший гусар и пришпорил коня. Пан Бутля ткнул в больное место – свистеть Хмыз не умел. Никогда не умел. Вот не научился в детстве, и все тут.
Оставшиеся у телеги наблюдали, как гусар заехал на пустынное подворье, наклонившись с седла, заглянул в приоткрытые двери конюшни, постучал по ставню.
Стучать пришлось не единожды. По всей видимости, шинок не пользовался успехом у проезжающих, и его хозяин основательно забросил дело.
Он появился на пороге, зевая и потирая грудь через полотняную рубаху.
Крепкий мужик. Такого в конницу не возьмут – больно трудно коня подобрать, чтоб его тяжесть выносить. Телосложением шинкарь больше всего походил на карузлика, если бы не был вдвое выше самого рослого подгорного жителя.
Шинкарь выслушал Хмыза, и его лицо, заросшее курчавой рыжеватой бородой, озарилось добродушной улыбкой. Великан с достоинством поклонился и сделал жест рукой, который испокон веков у всех народов означает – заходите, гости дорогие.
Гусар замахал шапкой – давайте, мол, подъезжайте.
Телегу закатили под навес, но коней решили пока не выпрягать. Мало ли как дело сложится? Может, еще удирать придется сломя голову.
Пока что все выходило сикось-накось.
Три дня, как уехал и исчез предводитель – пан Войцек Шпара. Куда запропастился? Кто знает?
Два дня, как отправились его искать самые боевитые из отрядников во главе с порубежниками – Хватаном и Граем. Пока что тоже ни слуху ни духу. Вернутся ли? А может, уже и в живых нет никого?
Сторожить телегу, а ее никогда не оставляли без присмотра, памятуя о ценности груза, выпало Ендреку и Мироладу. Бойцы что из одного, что из другого – так себе, но тревогу поднять в случае чего успеют.
Надо значит надо. Ендрек не слишком расстроился из-за того, что не попадает с ходу в шинок. Было бы из-за чего расстраиваться!
Когда все спешились, расседлали коней и привязали их неподалеку к покосившейся коновязи под соломенным навесом, медикус запрыгнул в телегу и с удовольствием вытянул ноги. Все-таки езда с рассвета до заката не для него. Пускай никто никуда не торопится, с большим трудом поприще в день минуют, а все едино – не подарок. Поначалу Ендрек и ноги растирал, и синяки набивал на ягодицах (это он по-ученому выразился, как студиозусу Руттердахской академии положено, а другой бы прямо сказал – «на заднице»). Теперь оставалась лишь ощущение ломоты в спине и усталость в мышцах бедра до боли, до дрожи в коленях, если с дневкой решали повременить или вовсе от нее отказывались.