Океан сказаний (сборник)
Шрифт:
Выслушал все, что она сказала, и ответил ей царь: «Я красавица, повелитель ангов, и имя мое Йашаскету. Слышал я от надежного друга, что каждый день ты здесь появляешься из океана. Ради тебя нарядился я в эту одежду, покинул царство и, добравшись сюда, кинулся вслед за тобою в океан. Но скажи мне, кто же ты?» И она ему, застыдившись, на это и со страстью, и с радостью отвечала так: «Есть такой высокодостойный повелитель видйадхаров по имени Мриганкасена. Знай, что я — его дочь и зовут меня Мриганкавати. По неизвестной причине оставил меня отец в своем городе одну-одинешеньку, а сам куда-то ушел со всеми горожанами. Вот я и живу в пустом дворце и из-за безмерной тоски поднимаюсь на механическом «пожелай-дереве» из океана и пою о непреложности Судьбы!» Пока она все это рассказывала, вспомнил Йашаскету, что ему мудрец говорил, и так обрадовал он ее речами, полными любви, что, охваченная страстью, согласилась Мриганкавати стать его женой, но с одним условием: «Да будет тебе ведомо, что куда бы ни пошла я на восьмой или четырнадцатый день
Так проводили они время в божественных наслаждениях, пока однажды не сказала царю супруга: «Ты подожди меня здесь, а я должна уйти по делу. Ведь сегодня как раз наступил четырнадцатый день черной половины месяца. Пока ты будешь здесь без меня, не заходи, благородный, в эту хрустальную беседку. Если ты войдешь туда, то упадешь в пруд и попадешь на землю».
Дала она ему такое наставление, а сама пошла прочь из города. Царь же, желая узнать, куда и зачем она ушла, взял меч и пошел тайком следом за ней. И увидал он ракшаса, черная пасть которого была подобна мрачной пропасти, а обличьем он был настоящее воплощение ада. Кинулся тот ракшас на Мриганкавати и, издав ужасающий рев, бросил ее в свою пасть и проглотил. При виде этого воспылал царь неистовой яростью, выхватил из ножен могучий меч, ставший подобным змею, сбросившему кожу, кинулся, подобный льву, на ракшаса и отсек тому голову с сжатыми губами. Хлынувший из тела ракшаса поток крови загасил пламя, рожденное гневом царя, но не мог он погасить палящий царя огонь разлуки с возлюбленной. Оказался царь во мраке ночи отчаяния и, казалось, сбился с пути деяния, как вдруг, разорвав тело ракшаса, иссиня-черное, как грозовая туча, вышла из него живой и невредимой Мриганкавати, словно чистая луна, диск которой озаряет все страны света. Вне себя от радости, оттого, что его возлюбленная избавилась от беды, кинулся к ней Йашаскету и, вскрикнув: «Иди! Иди ко мне!» — обнял ее. «Скажи мне, милая, что это такое — сон или наваждение?» — расспрашивал он ее. А видйадхари, вспомнив о прошлом, сказала ему: «Слушай, благородный, это не сон, не обман — лежало на мне проклятие отца, повелителя видйадхаров. Прежде жил здесь мой отец и было у него множество сыновей, но из-за чрезвычайной любви ко мне никогда без меня не садился за еду. Я же всегда на восьмой и четырнадцатый день черной и светлой половины месяца здесь в уединении совершала жертву Шарве. Однажды пришла я в четырнадцатый день, и с таким рвением и так долго молилась я Гаури, что по воле судьбы провела в молитве весь день. Отец же, ожидая меня к трапезе, остался голодным, не ел и не пил и разгневался на меня. И только пришла я, чувствуя себя виноватой и низко опустив от стыда лицо, как он, отцовская любовь которого ко мне оказалась похищена Судьбой, проклял меня: Из-за твоей заносчивости остался я сегодня голодным. Будешь ты теперь на восьмой и на четырнадцатый день в каждую половину каждого месяца ходить за город молиться Харе, и всякий раз будет тебя проглатывать ракшас по имени Критантасантраса, которого даже сама смерть страшится. Но ты всякий раз будешь выходить живая и невредимая, пробивая его сердце. Ты не будешь помнить ни о проклятии и ни о боли, когда ракшас будет тебя глотать. Останешься ты здесь одна-одинешенька!» Умолила я его постепенно, и он, отец мой, подумав, положил предел проклятию: «Когда царь ангов Йашаскету станет твоим мужем и, увидев, как ракшас тебя глотает, убьет его, избавишься ты от проклятия, выйдешь из сердца ракшаса и вспомнишь о проклятии, и вернутся тогда к тебе все твои волшебные знания».
Так распорядившись, оставил он меня здесь одну, а сам со всеми своими подданными ушел в мир людей на гору Нишадха, а я осталась здесь, околдованная его проклятием. Нынче истощилась сила проклятия, и вспомнила я все. Теперь отправлюсь я к отцу на гору Нишадха — когда кончается проклятие, можем мы идти в свой мир. Ты же, как хочешь-можешь или остаться здесь, или уйти в свое царство». Когда она все это выговорила, загоревал царь и попросил ее: «Окажи милость, прекрасноликая, не уходи еще семь дней — проведем их в саду, в ласках и нежностях, отодвигая неизбежную разлуку, а после этого ты вернешься к своему отцу, а я — в свое царство». Выслушала она все это и ответила, глупая: «Ладно!» После этого провел он с возлюбленной шесть дней, предаваясь любовным утехам в садах, которые глазами-прудами, заросшими лотосами и полными слезводы, словно молили: «Не покидай нас!» — и вздымали в мольбе волны-руки, и стонали лебединым криком. А на седьмой день он какой-то уловкой заманил возлюбленную в ту беседку, где находился пруд с механической дверью, через которую можно было попасть в земной мир. Обнял он ее за шею, кинулся с ней в тот пруд, а вынырнул вместе с любимой из пруда, находившегося в саду при его собственном дворце. Увидав царя вместе с красавицей, обрадовались садовники и поспешили обо всем рассказать министру Диргхадаршину. Бросился министр в сад и
«Как это раздобыл царь божественную красавицу, точно на одно лишь мгновение сверкнувшую передо мной подобно молнии в небесах! Если уж кому что творцом написано на лбу, непременно с ним то и случится, как бы невероятно это ни было!» — так размышлял министр, а все прочие люди праздновали возвращение раджи и дивились тому, что добыл он себе в жены божественную красавицу. А Мриганкавати, видя, что Йашаскету вернулся в свое царство и что полных семь дней уже прошло, захотела вернуться на путь видйадхаров, но не вернулось к ней умение летать, хоть она горячо призывала его, и тогда она, словно ограбленная, сильно опечалилась. «Что это ты вдруг как будто загрустила? Что за причина? Скажи мне, милая!» — обратился к ней царь. А она ответила: «Хоть и спало с меня проклятие, но раз я из-за любви к тебе оставалась с тобой, то и волшебство мое разрушено, и не могу я летать в поднебесье!»
Выслушал это царь и, воскликнув: «Ха! Совсем завоевал я эту видйадхари!» — устроил большой праздник. Диргхадаршин же, видя все это, пошел к себе домой, а ночью, когда он спал, внезапно разорвалось его сердце. И после этого, погоревав по поводу его смерти, стал Йашаскету сам нести бремя дел государственных и долго и счастливо жил с Мриганкавати.
Вот так по пути рассказав эту историю Тривикрамасене, спросил его ветала, сидя на его плече: «Скажи мне, государь, почему у этого великого министра, знавшего, что господин его достиг величайшего успеха, внезапно разорвалось сердце? Потому ли, что горевал он из-за того, что не ему досталась эта божественная красавица? Или потому, что хотелось ему самому власти и горе, рожденное возвращением царя, стало причиной его смерти? Если ты знаешь и не ответишь мне, то и Дхарма твоя погибнет, и голова твоя тотчас же разлетится на куски!».
Ответил на это ветале Тривикрамасена: «Ни то и ни другое недостойное чувство не было причиной смерти министра, отличавшегося достойной жизнью! Но подумал он: «От страсти к обычным женщинам пренебрегал царь делами государственными. А что же теперь, когда поглощен он страстью к небесной деве? Горе мне! Хоть и претерпел я такие мучения, беда стала еще большей!» Вот оттого-то, что одолела Диргхадаршина такая мысль, и разорвалось его сердце!»
И только повелитель людей закончил говорить, как этот чудодей-ветала со своим трупом снова оказался на прежнем месте, а Тривикрамасена, непоколебимый духом, снова решительно поспешил за ним, чтобы отнести его, куда было условлено.
12.20. ВОЛНА ДВАДЦАТАЯ
Снова царь пришел под дерево шиншапа и взвалил опять покойника с веталой на плечо, и, когда двинулся в путь, снова обратился к нему ветала: «Слушай, царь, расскажу я тебе небольшую историю:
Есть на земле город Варанаси, место, где обитает сам Хара и где жил брахман Девасвамин, которого очень уважал царь. А у этого богатого брахмана был единственный сын по имени Харисвамин, а у него была красивая жена по имени Лаванйавати. Я думаю, что творец смог создать ее лишь после того, как набрался мастерства, сотворив Тилоттаму и подобных ей небесных дев, — такой беспредельной красотой и прелестью наделил он Лаванйавати.
Как-то раз Харисвамин, утомленный трудами страсти, уснул вместе с возлюбленной на крыше своего дома, залитой прохладными лучами луны, а в это время над дворцом пролетал юный своевольный видйадхар, которого звали Маданавега. Упал его взор на Лаванйавати, спавшую около мужа, утомленную страстью и отбросившую одежды так, что открылось взору совершенство ее тела. Красота Лаванйавати похитила сердце Маданавеги, и он, ослепленный Маданой, тотчас же ринулся вниз, подхватил ее на руки и исчез в небесных просторах.
Сразу же проснулся ее супруг, юный Харисвамин, и, не увидав повелительницы его жизни, встревожился: «Горе мне! Что ж это случилось? За что же прогневалась она на меня? Или спряталась, желая испытать мое сердце, и, может быть, смеется теперь надо мной?» И, терзаясь такими и подобными им мыслями, всю ночь искал он ее во всех закоулках дома, на его крышах и за решетчатыми башенками, и метался он и туда и сюда и смотрел повсюду от дома до сада, но нигде не мог отыскать ее. Томимый огнем горести, залился он слезами, и было горестным прерывающееся его рыдание: «О луноликая моя! О любимая, нежная, как сияние луны! Уж не ночь ли тебя похитила, позавидовав тому, что сравнялась ты с нею? Верно, испугалась она, сраженная твоей красотой, что стала, пока тебя нет, ласкать меня руками своих прохладных, как сандал, лучей. Но жгут меня, милая, ее лучи, словно угли пылающие, словно стрелы, ядом напоенные!» Вот так и по всякому иному оплакивал ее Харисвамин, а тем временем увяла ночь, но не увяла, его душевная боль!
А поутру взошло солнце, и его лучи истребили мрак, окутывавший мир, но не смогло оно рассеять мрак горести и отчаяния Харисвамина, и стоны и рыдания, словно отданные ему чакраваками, для которых они кончаются с наступлением дня, усилились во сто крат и наполняли все горестными откликами, повторявшимися эхом. И хоть пытались утешить его родичи, не мог он без любимой своей обрести спокойствие, сжигаемый беспощадным огнем разлуки. «Здесь она стояла! Здесь она купалась! Здесь наряжалась! Здесь резвилась!» — с такими стонами бродил он повсюду, издавая их на каждом шагу.