Океан
Шрифт:
— Ерунда! Все это ерунда, старушечьи бредни, за которые с охотой цепляются всякие засранцы, вроде Пако, которые решили свалить по-тихому. Скорее всего, галисиец и Мильмуертес напали на след нашего птенчика и теперь пытаются сцапать его. А может, в эту самую минуту они уже тащат его сюда? Откуда нам знать, что там происходит? На этом чертовом острове нет ни телефона, ни телеграфа. На Тимафайа тоже. Будь все проклято! Стоило парням задержаться на пару дней, как вы уже готовы в штаны наложить со страху!
— Ты знаешь, что я не боюсь. И плевать я хотел на то, что произошло с этими мерзавцами! Я приехал сюда делать свою работу, и я ее сделаю, исполню любой
Пако же, добравшись до развалин ветряной мельницы, стоявшей на вершине небольшого холма у самого края дороги в километре от селения, остановился и посмотрел назад, словно навсегда хотел запомнить Плайа-Бланка, море и остров Исла-де-Лобос. Затем, развернувшись на месте, он окончательно скрылся из виду. Он шел походкой человека, который никуда не торопится, так как никто его не ждет. Пако-цыган еще не знал, что ему суждено до конца своих дней оставаться на Лансароте. Вначале он станет сутенером в одном из публичных домов, позже — барменом и, наконец, когда пройдет порядком времени, а в карманах его заведутся деньжата, владельцем рыбацкой флотилии. Однако за все эти годы он ни разу не пожелает вернуться в то селение, откуда ушел однажды утром, стыдясь самого себя.
В это же самое время Дамиан Сентено сказал Хусто Гаррига:
— Хорошо. Завтра я должен навестить дона Матиаса. По дороге я зайду в Тихано и постараюсь выведать, что же произошло. — Он покрутил из стороны в сторону головой, потом кивнул в сторону нового каравана верблюдов, который, приближаясь, спускался по склону горы Фемес: — Нам придется стать еще более жестокими, ибо эти кретины способны запастись водой на всю жизнь… — Он устремил взгляд на дом, стоящий на отшибе. — Ты обратил внимание на толстушку, которая постоянно ходит в цветастом платье?
— А то нет! Когда она садится солить рыбу, то ее ляжки напрягаются так, что становятся похожими на камень.
— Ее муж одним из первых выходит в море… Этой ночью ты можешь нанести ей визит.
— А почему не жене Абелая Пердомо? У нее до сих пор предостаточно пороха. Да и в конце концов, ведь это они нас интересуют.
— Иди, но ты найдешь дом пустым. Когда ее муж уходит в море, она ходит к кому-то из соседей. И у меня такое впечатление, что они в доме не оставили ничего стоящего… Если это стоящее у них когда-нибудь было. — Он прищелкнул языком. — Они не дураки, эти Марадентро. Совсем не дураки.
Действительно, Абелай Пердомо решил принять меры предосторожности и не оставлять Аурелию одну, особенно в те дни, когда он еще затемно выходил вместе с Себастьяном на путину. Абелай велел жене никогда не спать две ночи подряд в одном и том же доме, а переходить от соседа к соседу, убедившись заранее, что люди Дамиана Сентено ее не видели.
После того как жители Фемеса сказали, что не смогут больше возить воду, дела в поселке шли из рук вон плохо, однако Абелай Пердомо, знавший, что Асдрубаль надежно укрылся в пещерах Тимафайа, а Айза находилась в доме Руфо Гера, чувствовал себя на удивление спокойно.
Верблюды продолжали подниматься на гору и медленно спускаться вниз, но ни Дамиан Сентено, ни его люди не знали, что возвращаются они, как правило, пустыми. Жители селения преуспели в своем обмане — мол, смогли они и без грузовика обойтись, — однако воды теперь отчаянно не хватало даже на самое необходимое.
Люди дошли до предела своих возможностей, и Абелай Пердомо в один прекрасный день понял, что не вправе требовать от односельчан подобных жертв.
Это случилось в тот вечер, когда Рохелия Ель-Гирре в четвертый раз сообщила, что дон Матиас Кинтеро отказывается его принять. Но Абелай не ушел, опустив голову, как делал это раньше, а дождался наступления темноты и снова подошел, стараясь оставаться незамеченным, к величественному дому, который, словно средневековая крепость, врастал фундаментом в скалу и своими мощными стенами готов был раздавить хлипкие деревенские домики.
Ему пришлось ждать почти два часа, пока свет в большом окне не погас, и вскоре он заметил, как открылась парадная дверь и возникла худая, согбенная фигура дона Матиаса Кинтеро — до этого Абелай видел его лишь однажды, — старик спустился с крыльца и вошел в сад, раскинувшийся до самого виноградника.
Абелай тихо последовал за ним. Дон Матиас теперь стал таким маленьким и двигался он настолько медленно и бесшумно, что в какой-то момент Абелай даже потерял его из виду и был вынужден остановиться, чтобы прислушаться и вглядеться в темноту. Но вот до него донесся едва слышный шорох шаркающих шагов, и он снова увидел расплывчатый силуэт в свете растущей луны.
Абелай предстал перед доном Кинтеро словно призрак, сотканный из ночных теней. Старик вздрогнул и замер, сдерживая дыхание.
— !Buenas noches! — поприветствовал его Абелай Пердомо. — Пожалуйста, не пугайтесь. Я не причиню вам зла. Только хочу поговорить…
— Ты Марадентро, не так ли? — Голос дона Матиаса звучал спокойно. — Отец убийцы моего сына. Мне не о чем говорить с тобой. Абсолютно не о чем… — Он сделал едва заметную паузу. — Знаешь, когда я поговорю с тобой? Когда наши пути пересекутся на кладбище в День усопших. Только тогда у нас появится тема для разговора — наши мертвые сыновья.
Молниеносно выбросив вперед огромную, мускулистую руку, Абелай Пердомо схватил тщедушного старика за горло и чуть ли не приподнял над землей.
— Послушайте вы, проклятый старик! — воскликнул он, пока тот сучил ногами и молотил воздух руками, тщетно пытаясь вырваться. — Мне достаточно слегка сжать пальцы, чтобы покончить с этим делом раз и навсегда. Но Марадентро не убийцы. — Он ослабил хватку, чтобы ненароком не придушить старика. — Это был несчастный случай. Асдрубаль убил вашего сына, потому что тот пытался изнасиловать мою Айзу, а ведь она еще почти ребенок. Почему вы не желаете согласиться с правдой? Быть может, ваш сын был пьян? Откуда мне знать? А может, такова его судьба? Однако клянусь вам, что все мои слова — чистейшая правда. И если бы вы мне только предложили, я бы проверил… Признаю, должно быть, нелегко пережить своего ребенка, однако я ничего не могу сделать, чтобы изменить прошлое. И вы тоже!
Он разжал пальцы, и дон Матиас Кинтеро привалился к выложенной из обломков застывшей лавы стене. Старик поднес руку к горлу, словно так воздух скорее бы наполнил его легкие. Прошла почти минута, прежде чем он обрел дар речи. Наконец он поднял голову. На лице его застыло упрямое выражение, а глаза безумно блестели.
— Лучше бы ты задушил меня. Тогда бы ты вместе с сыном оказался на виселице. — Он сделал небольшую паузу, словно желая убедиться, что его слова достигли цели, а потом продолжил: — Решайся, иначе можешь быть уверен, что я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу могилу твоего сына!