Океан
Шрифт:
Он понимал, что дон Матиас дал ему последний шанс покончить с Асдрубалем Пердомо, однако он также знал, что после смерти Рохелии дон Матиас Кинтеро уже не является полноправным хозяином виноградников Мосаги, что он стал зависим от молчания двух людей.
И Дамиан Сентено уже назначил цену своего молчания, и Роке Луна с ним согласился.
В то время как они искали укромное место, где можно было бы закопать труп, Дамиан Сентено и Роке Луна обсудили сложившуюся ситуацию, после чего Сентено пришел к выводу, что согнувшийся под тяжестью нелегкой жизни крестьянин был
— Она так и должна была кончить… — тихо произнес он, когда они опускали тело навечно умолкнувшей Рохелии в глубокую расщелину. — Она искала такой смерти, я ее предупреждал, но она не слушала… Для простой ключницы она слишком много мечтала. Хотела стать хозяйкой гасиенды… Сумасшедшая!
Роке Луна давно уже подбил свои личные доходы, а также сумел прибрать к рукам то, что они с женой сумели украсть у дона Матиаса и надежно припрятать, а если учесть еще и то, что он сейчас собирался содрать со старика деньги за молчание, он и вовсе становился богачом. Больше ему уже не придется гнуть спину, подправляя разрушенные ветром каменные стены. У него даже останутся деньги на бордель в Таиче, который он теперь станет посещать в два раза чаще.
Он никогда не мечтал стать хозяином чего-либо, кроме своего личного времени, а избавиться всегда хотел лишь от тяжелой работы. Единственное, чего он по-настоящему хотел, так это спокойной и сытой жизни, когда такие влиятельные люди, как дон Матиас, или такие опасные ребята, как Дамиан Сентено, не обращают на него внимания, считая совершенной рохлей.
Дамиан Сентено все понял правильно. Тем более что его главной заботой сейчас был поиск надежного места, где можно было бы поскорее закопать труп. Дальше он собирался вернуться в Плайа-Бланка, где Хусто Гаррига должен был ввести его в курс дела и рассказать, что Мануэла Кихано ни словом не обмолвилась о произошедшем.
— Где Абелай Пердомо?
— Его нет, — ответил Гаррига. — Ни его, ни сына, ни баркаса… Возможно, вышел на путину.
— Ты в этом уверен?
— Кто может быть в чем-то уверен с этими людьми? — зло ответил тот. — Я родился в Аликанте, но ни черта не смыслю ни в море, ни в рыбной ловле. Они уходят ночью и возвращаются днем, а иногда и вовсе поздно вечером. Сегодня сюда, завтра туда… Полная неразбериха! — Он помолчал, а затем, как бы невзначай, спросил: — А что вам известно о Дионисио и Мильмуертесе?
— Ничего. Однако я не дал бы и ломаного гроша за их шкуры, — ответил Сентено и, пожав плечами, добавил: — Может я ошибаюсь, но у меня такое впечатление, что пастух коз их ухлопал.
— Почему?
— Представления не имею. Может, хотел ограбить, а может, повздорили из-за чего… А может, он лучший друг семьи Марадентро.
— Что будем делать с их вещами?
— Деньги поровну подели между ребятами. Остальное, когда вернемся, выброси.
— У галисийца семья. Жена и дети в одном из поселков Виго. В Кангасе, думаю…
Дамиан Сентено пожал плечами, давая понять, что это его не интересует.
— Мы уже не в армии, — сказал он. — Здесь каждый сам за себя. Пойду отдохну чуток, — добавил он. — Как только появится Марадентро, разбуди меня.
Однако Марадентро не появились ни днем, ни ночью. Их дом был заперт и пуст, и сколько бы легионеры ни всматривались в горизонт — они не видели даже слабых очертаний баркаса «Исла-де-Лобос». Дамиан Сентено начал беспокоиться, предчувствуя очередную неудачу.
Он не ложился до позднего вечера, оглядывая притихший поселок; тишина стояла такая, что можно было сойти с ума. Казалось, что даже ветер улетел на другие острова, а вечно худые, длинноногие собаки Плайа-Бланка неожиданно онемели.
Тогда он вернулся в постель, но так и не заснул до тех пор, пока не вышли в море первые рыбаки. Однако с рассветом примчался Хусто Гаррига, чтобы разбудить его.
— Вставай, Дамиан, иначе уйдут! — нервно переминаясь с ноги на ногу, воскликнул он. — Вставай!
— Кто уйдет? — задал Дамиан вопрос, вскакивая на ноги одним быстрым движением.
— Баркасы… Они их выводят в море…
— Идут на путину…
— Все? Уходят все. На некоторые лодки даже поднялись женщины.
Дамиан Сентено мгновенно оделся и поднялся на крышу, откуда воочию убедился, что все до единого баркасы, многие из которых обычно лежали на песке или мерно покачивались на воде прямо напротив пляжа, удалялись на восток, проходя примерно в трехстах метрах от берега.
— Куда они могут идти?
— Кто их знает!
Однако они отошли не очень далеко. Пройдя не более километра и оказавшись как раз напротив мыса Пунта-де-Агила и Кастильо-де-Колорадас, там, откуда вставало солнце, первые баркасы начали убирать паруса и ложиться в дрейф.
Дамиан направил в ту сторону подзорную трубу, и вскоре на утесе у подножия Кастильо — или на самом Кастильо, черт его разберет! — показалась вторая группа людей, которые внимательно всматривались в горизонт с восточной стороны.
Спустя несколько минут из-за далекого мыса Пунта-дель-Папагайо появился форштевень баркаса, затем наполненные ветром паруса и, наконец, корма «Исла-де-Лобос», капитан которого, сказав: «Право руля», обошел последние банки, чтобы взять курс прямо к группе явно поджидавших его в полумиле от берега лодок.
Кусая губы и отказываясь поверить своим глазам, Дамиан Сентено выждал, пока баркас не приблизился. Но когда на нем начали приспускать паруса и человек, стоящий на носу, бросил якорь, он без труда узнал его.
— Асдрубаль Пердомо! — воскликнул Дамиан. — Вон он, сучий сын!
И действительно, стоя рядом с родителями, братом и сестрой, Асдрубаль Пердомо смотрел на дом, с крыши которого за ним следил Дамиан Сентено.
А затем баркас был буквально атакован жителями Плайа-Бланка. Они перескакивали на палубу, перегружали на него бочонки с водой, какие-то ящики, мешки и даже мебель. Асдрубаль же только и успевал, что обнимать односельчан и пожимать тянущиеся к нему руки.
— Тащи винтовку! — приказал Дамиан Сентено одному из своих людей.