Окна
Шрифт:
Повернулся и вышел.
И затем последовали долгие недели мучительного лечения, в течение которых – я отлично представляю это, зная Ренату! – она покорила, завоевала своим неисчерпаемым обаянием весь медицинский персонал.
Когда выписывалась, явилась на прием к своему профессору, который должен был дать ей последние наставления.
– Рената! – сказал он на прощание. – Я благодарю вас за ваши усилия по очеловечиванию американской медицины.
И когда она уже взялась за ручку двери, он окликнул ее:
– Рената! Вы помните, что я сказал вам по поводу этих «несколько»?
И чудо произошло, и Рената много лет после той операции жила полноценной яркой творческой жизнью, написала много замечательных стихов, объездила много стран, преподавала, выступала, дарила любовью и дружбой множество людей: совершала немыслимые усилия по очеловечиванию мира.
И когда несколько лет назад болезнь возникла снова, у Ренаты уже был опыт борьбы, успешной борьбы. Возможно, именно поэтому она не сдавалась так долго.
Иногда казалось, что она наблюдает со стороны за своей собственной борьбой за жизнь.
В одной из телефонных бесед:
– Вот эта болезнь, которой я болею, она очень добросовестная. Сначала у человека выпадают волосы, потом всякие другие приспособления для нормального существования… и если вы думаете, что человеку не нужны ногти…
По настоянию младшего сына они поехали в Америку – за «вторым мнением».
Беседуем с Ренатой после возвращения:
– Ну что ж, мы убедились, что израильские врачи ни разу не оказались отставшими. Меня послали на генетический анализ – это там сейчас модно. Кроме того, подвергли строжайшему допросу на предмет того, умер ли кто в семье от рака. А у меня, надо вам сказать, Дина, буквально все со всех сторон умирали от рака. И вот сидит американская врачиха, профессиональная улыбка до ушей, задает вопросы:
«От чего умерла ваша мать?»
«От рака».
«Какой она была расы?»
«Еврейской».
«От чего умер ваш отец?»
«От рака…»
Вид на Толедо. 2007
Далее следовали вопросы о племянниках, сестрах, братьях, которые все исправно помирали от рака. А врачиха все держала на лице широкую улыбку.
«От чего умер ваш дед со стороны отца?»
«От бандитской пули», – отвечаю я, радуясь разнообразию.
Врачиха вытаращивает глаза. Но улыбка приклеена.
«Почему?»
«Время было такое, – говорю я. – Была революция».
«А от чего умер ваш дед со стороны матери?»
«От бандитской нагайки».
Я смотрю, что врачиха хотела бы драпануть отсюда как можно дальше. Но улыбка на месте.
«То есть как? – спрашивает. – Почему?»
«Время было такое. Революция».
И тогда она делает паузу и осторожно осведомляется:
«А зачем они все этим занимались?»
И Рената пережидает мой смех и говорит спокойно:
– А что делать? Я бы всех их с удовольствием похоронила от рака…
У меня почему-то нет ощущения, что Рената исчезла из моей жизни. Так бывает после ухода больших артистов, писателей, поэтов: эманация личности в окружающее пространство такова, что очень долго остается ощущение абсолютного присутствия человека здесь и сейчас. Ловлю себя на импульсивном желании позвонить ей и рассказать о недавней поездке в Польшу, о том, что по-польски «еврейская писательница» звучит как «жидовска писарка». Спохватываюсь, что позвонить не получится… и все-таки по инерции представляю себе комментарии Ренаты: ее жестикуляцию, ее руки, что взлетают и как бы охватывают в воздухе арбуз; ее профиль в раме странного окна-проема из артистической: вот досмотрю Ренату, и самой выходить… Но главное – ее голос с неподражаемыми интонациями; ее голос, что звучит во мне и звучит, не замирая…
Иерусалим, май 2011
Вид на Толедо. 2007
Улица Иерусалима. 1998
Кошки в Иерусалиме
Алексею Осипову
1
«….От Иерусалима земного до Иерусалима небесного – не более 18 миль».
Случилось так, что один зимний иерусалимский день – а это не просто день был, а суббота, самый тихий, обстоятельный и раздумчивый день моей недели, – я провела в Иерусалимском университете на горе Скопус.
Накануне позвонили из некоего образовательного фонда, что проводит здесь семинары для учителей из разных стран, когда-то бывших частью советской империи. Энергичный женский голос (а у сотрудников подобных фондов и благотворительных организаций бывают такие ликующие голоса, что хочется сразу трусливо опустить трубку) предложил «прочесть лекцию симпатичной и интеллигентной публике!».
Мои выступления все организаторы почему-то называют лекциями, хотя если что и бывает менее похожим на лекцию, так это моя трепотня перед теми, кто выразит желание ее послушать. Никаких лекций я не могу читать по определению, я ведь человек без образования: я закончила консерваторию.
Звонок этот раздался в святое время, когда, вспахав первую, самую каменистую борозду утренней работы, я делаю перерыв на чашку кофе, которую пью на балконе, задрав ноги на соседний стул и созерцая острие колокольни Елеонского монастыря, именуемой в просторечии «Русской свечой».