Окно на тихую улицу
Шрифт:
Тело это, разомлев от нежности, лежало в полной наготе и наслаждалось наготой. Не думаю, что всякому мужчине каждый раз доводится увидеть такую открытость. Если бы так было, тогда бы они по-другому смотрели на женщин и уж наверняка добрее бы отзывались о них.
Соболев в полудреме с закрытыми глазами лежал лицом на ее груди.
Эх, Соболев! Он, наверное, и вообразить себе не мог, как в этот вечер улыбалась ему фортуна! Сам Колесников просвистел мимо этого тела сегодня. Гроза города, мечта сотен женщин был отвергнут этим телом сегодня. Во имя чего? – спросить бы тебя, Соболев. И сложением ты не атлет, и лицом
Впрочем, что говорить! Я бесконечно могу рассуждать… а он просто уткнул лицо в ее грудь и дышал. И, наверное, правильно делал. Потому что от этого в ней была радость. Радость бурлила и лилась потоками слов. Это была совсем другая Лариса, не та, которую мы совсем недавно видели в парикмахерской.
Лариса по своей натуре была человеком редкой неунываемости. Если ей уже не над кем было посмеяться, она начинала смеяться над собой. Но сейчас ей было над кем смеяться. Сейчас для нее весь мир оттенился.
– Представляешь, вчера является мой благоверный, Степанов, и прямо с порога: «Лора, едем пить шампанское!» «А я думала, что ты о ребенке вспомнил!» – говорю ему. Ох и морда ментовская! Это надо с ними пожить, чтобы узнать их во всей красе. Санечка, ты не представляешь, как он себя любит! Прямо задницу себе готов целовать! И с каждым годом все хуже и хуже. Все люди у него ублюдки, всех он должен наказывать. И он наказывает! Думаешь, за какие деньги он на шампанское приглашал? Это он с охоты вернулся! У них, гаишников, у каждого своя территория. И они между собой еще грызутся за эту территорию. Как собаки, которые метят свои места. Так что мой козел себе пометил козырное местечко на ж/д вокзале! Знаешь, какое дрожжевое место?
– Да, моя хорошая, знаю, – мурлыкнул Соболев, не открывая глаз.
И от его мурлыканья Лариса сбилась с мысли.
– Ой, Соболев, скажи мне это еще раз.
– Моя хорошая.
Лариса обхватила его голову и вдавила ее в себя. И тут же, будто опомнившись, принялась нежно ерошить его волосы.
– Ой, не знаю, не знаю. Когда ты мне говоришь, что я хорошая, я ведь и в самом деле чувствую себя хорошей. Я тебе верю, Соболев! Боже, как я тебе верю! И ведь давно уже не дура.
Лариса закончила с некоторой грустью. Но в следующий миг нахлынувшее вдохновение не оставило и следа от этой грусти.
– A-а!.. Ну так вот! Беру я Светку, и мы втроем катим пить шампанское…
– Это вчера, когда твой вечер был посвящен ребенку? – с ласковой ехидцей вставил Соболев.
– Нет, ну-у… Он же, скотина рогатая, забрал меня поздно, прямо из дому, я спать уже собиралась!
– Понимаю, понимаю.
– Думаешь, мне так уж хотелось с ним ехать?
– Не думаю, не думаю.
– Но у нас же ребенок! А его надо кормить и одевать. И если я папочке не буду регулярно напоминать, сам он никогда об этом не вспомнит. Так что вчера он, как зверь на ловца, прибежал. Я это говорю со спокойной совестью. Он же сдирает с водителей бабки! Почему я не должна сдирать с него?
– Конечно, конечно.
Соболев успокаивающе погладил щекой ее грудь. И от этого Лариса опять была вынуждена прерваться.
– Ой, Сашенька! Ну почему, когда то же самое мне делает кто-то другой, я не испытываю ничего подобного? Господи, ты даже вообще можешь ничего не делать, а мне уже хорошо! Ой, демон! Ой, Мефистофель! Ой, умеешь!
– Лариса! Что ты такое мне говоришь?
– Лариса! Ты даже имя мое произносишь как-то особенно. Да и Ларисой меня никто не называет уже. Лора и Лора! Как проститутку какую-то!..
Соболев повел свои губы от одного ее виска до другого, через лоб, обцеловав по пути бровки и переносицу. Потом голова его тихонько опустилась к своему тепленькому месту на ее груди.
– Ты что-то важное начала мне рассказывать, – проговорил он.
– Важное? О боже! Все, что я рассказываю, уже не важно. Важно только то, что сейчас.
– Согласен. Хотя это и легкомысленно. А легкомыслие для женщин – горе.
– О-о!.. К горю мне не привыкать.
– Не надо к горю привыкать. Горе портит человека.
– А я думала, что горе закаляет.
– Женщина, привыкшая к горю, влечет к себе тиранов и садистов. Не мирись с горем, Лариса!
Соболев произнес это, оторвав лицо от груди и проникновенно глядя ей в глаза.
– Господи, Соболев, поцелуй меня еще, поцелуй! Я умираю, когда ты на меня так смотришь!
А через некоторое время она опять заговорила:
– Так вот… Посидели мы втроем в «Зодиаке», попили шампанское, осмеяли, оборжали все события, и мой Степанов, уже хороший, заводит старую пластинку: вернись, я все прощу! Это он мне собрался что-то прощать! Кобель помойный, который трахает все, что еще шевелится. Я от смеха чуть не захлебнулась. Да еще это при Светке. Кстати, ты не знаешь, что он и с Березкиной трахался?
– Нет, не знаю.
– Это умора, сдохнуть можно!.. Короче, год назад это было. Сразу после нашего развода. Раз отвез ее домой, потом второй, третий!.. Что-то, думаю, не то! Беру Светика за белы косы и лицом к стенке. Света моя – тыры-пыры, круть-верть – деваться некуда, и раскалывается подруженька. Говорит, проверить хотела, с кем это ты столько лет прожила! Ну и как? – спрашиваю. Да, говорит, дерьмо собачье! Ты, говорит, ничего не потеряла, что бросила его. Посмеялись мы по этому поводу, потом выпили.
– Какая прелесть!
– Ну так вот. Сидим мы, значит, у нее на кухне, коньячок попиваем, мужиков вспоминаем. И тут звонок в дверь. «Кто?» – спрашиваю у Светки. Светик аж побледнела. «Степанов, – говорит, – должен был прийти». «Спокойно, – говорю, – сейчас ему сюрприз будет!» Открываю дверь. Стоит, гусь! И в руках коньяк. А я ему сразу в лоб, чтобы не успел ничего сбрехать: «Что, – говорю, – пришел конец помочить? Проходи, проходи, сейчас мы его тебе вдвоем помочим, долго он у тебя после этого не высохнет!» Можешь представить его рожу! Но, падла, надо отдать должное, не растерялся. Профессиональная наглость, ничего не попишешь. Ментам без наглости нельзя. Хоть бы тебе смутился! Говорит, у него с Березкиной был дружественный акт. А коньяк принес для того, чтобы выпить и забыть об этом навсегда. Представляешь? Но Березкина – тоже молодец! – кричит ему из кухни: «Я это забуду только в одном случае: если никогда больше не увижу твою ментовскую рожу!»