Окно с видом на площадь
Шрифт:
Она оставалась безразличной, безучастной и безответной. Несмотря на роскошь, эта комната в полумраке казалась ужасно мрачной и тоскливой. Отсутствие воздуха и света, конечно, влияло на состояние женщины, лежавшей в постели.
— Вы мне позволите раздвинуть портьеры? — спросила я ее.
— Делайте, как хотите, — ответила она, не проявляя никакого интереса.
Впустив свет позднего утра в комнату, я налила ей чашку свежего чая из уютно укрытого чайника, поставленного возле кровати, и помогла ей сесть. Она не сопротивлялась и стала пить чай маленькими
Темные круги лежали у нее под глазами, на лице не было следов пудры, на щеках не было румян. Безжалостный дневной свет выявил бледное, усталое лицо, и я заметила наметившиеся тонкие линии у внешних уголков глаз и первые бороздки, проложенные постоянным одиночеством, вокруг рта. «К ней можно испытать жалость, — подумала я, — как это делает Эндрю».
Я подвинула подарки из того места, где они лежали в беспорядке в ногах, поближе к ней и весело спросила:
— Какой из них вы хотите открыть первым?
После минутного колебания она потянулась к ним и сделала выбор. Это был подарок от Брэндана.
Она прочитала карточку и отложила ее в сторону. Я не могла не увидеть первые слова надписи, сделанной уверенным, твердым почерком: «Моей обожаемой жене…»
Со свертком в руках она подняла глаза на меня:
— Почему вы это делаете, мисс Кинкейд?
У меня не было желания объяснять, что мне поручили сделать так или что я начала испытывать жалость к ней.
— Свертки выглядели такими одинокими под елкой, — ответила я.
И это было правдой.
Не выражая никакого интереса, она развязала ленту на свертке. В свертке оказалась большая плоская коробка с ярлыком ювелирного магазина Тиффани, и как только она дотронулась до коробки, крышка откинулась.
У меня перехватило дыхание. На прекрасном черном бархате, которым была обита коробка изнутри, лежал гарнитур из золота с рубинами и бриллиантами. Комплект включал ожерелье, висячие серьги и браслет. Я никогда не видала ничего более красивого и была немало удивлена, когда Лесли оттолкнула коробку в сторону и залилась слезами. Совершенно опустошенная, она рыдала, не скрывая слез.
Испытывая чувство ужаса, я поискала на ее туалетном столике носовой платок, обшитый кружевами, и подала его с некоторым беспокойством. Она прикладывала его к своим янтарным глазам, пытаясь остановить слезы, но все было напрасно.
— Вот всегда так! — плакала она. — Он думает, деньгами можно компенсировать пустоту! Когда-то я знала, что такое любовь. Когда-то у меня был муж, который обожал меня. Вот почему я знаю, что такое пустота.
Этот поток слов потряс меня не только смыслом высказанных слов, но и тем, что означал отказ от всякой гордости. Но если она потеряет свою гордость, у нее ничего не останется.
— На балу вчера вечером он подверг меня страшному унижению, — рыдала она. — Он не хотел даже сделать вид, что ему приятно мое общество. Не лучше было и во время поездки по Гудзону, когда он постоянно показывал, что я вызываю у него раздражение.
Я хорошо
Она, вероятно, почувствовала, что мое отношение к ней стало мягче, и буквально ухватилась за это.
— Сядьте, мисс Кинкейд. Раз уж вы здесь, вы должны выслушать меня.
Я присела на край стула возле ее кровати, желая в душе оказаться где угодно, но только не в этой комнате, и обвиняя Эндрю в том, что он поставил меня в столь неловкое положение.
Ее слова полились неудержимым потоком:
— Когда умер Дуайт, я почувствовала, что мне не для чего жить! И все же мне надо было продолжать жить. Можете ли вы понять, что представляет собой такая потеря, мисс Кинкейд?
Я подумала, что вполне могу, и кивнула.
— Чтобы жить, я хваталась за все, что могло мне помочь. Еще до свадьбы с Дуайтом Брэндан был влюблен в меня. Он был братом Дуайта. И они были очень преданы друг другу. И почему бы мне было не попытаться найти в нем что-нибудь из того, что я потеряла? Но вместо этого… — Голос ее стал совсем безжизненным, выражая только глубину отчаяния. — Вместо этого… только вот это!
Презрительным жестом она указала на бриллианты, подаренные ей Брэнданом:
— Это тюрьма, из которой нельзя убежать.
«Тем не менее, — подумала я, — будь я на ее месте, я бы попыталась бороться, чтобы отвоевать свое счастье». Она же позволяет себе быть побежденной. Но я не знала, что можно было сделать, чтобы она почувствовала себя сильной в момент самой ужасающей слабости.
Возможно, она поняла мое молчание как осуждение, ибо она опять начала говорить, на мой взгляд, несколько исступленно:
— Вы знаете, почему я вышла замуж за Брэндана, мисс Кинкейд, — сказала она. — Но вы задавали себе когда-нибудь вопрос, почему он женился на мне?
— Это совсем не мое дело, — спокойно ответила я.
— Хотя вы совершенно правы, я все-таки скажу вам. И вы сможете подумать об этом в ночные часы, сможете поразмышлять, когда вдруг вспомните его лицо. Он женился на мне, чтобы купить мое молчание. Потому что, если бы он не сделал этого, я рассказала бы правду, который он так боится. А теперь, когда я связана этим пустым замужеством, я не могу сказать того, что мне хотелось бы.
Не отвечая на ее слова, я быстро собирала яркие свертки, лежавшие, как насмешка, на ее одеялах. Я не произнесла ни слова, а только отнесла собранные свертки в будуар и оставила там на шезлонге, где она могла потом делать с ними все, что ей вздумается. Потом я вернулась в спальню и сдвинула портьеры, чтобы закрыть серый дневной свет и оставить ее по-прежнему в темноте. Все это время она лежала очень тихо, с закрытыми глазами, и тени от ресниц падали на ее бледные щеки Она ничего не сказала, когда я молча вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.