Око тайфуна
Шрифт:
Как и Мальчик в «Первом дне спасения». Разница в том, что Мальчик пришел извне, а Симагин рожден в нашем мире. Возможно, именно поэтому «Письма мертвого человека» все еще остаются предупреждением.
К сожалению, чем более недосягаемой кажется нам нравственная высота человека, тем сильнее мы стараемся его унизить. И читатели называют Симагина дураком, юродивым, блаженным. Человеком с инфантильной психикой. Достается и автору, которого обвиняют в нечеткости морально-эстетической концепции или — что гораздо больнее — в отсутствии таланта.
Здесь достаточно сказать, что неправдоподобен созданный автором литературный образ. «Я не верю» — в науке
Но почему читатель не верит именно Симагину, в то время как образы Роткина, Вербицкого, Ляпишева воспринимаются как вполне правдоподобные? И почему неприятие столь активно?
«Может быть, вам бросится в глаза, что даже странно вести себя так резко, когда ведь речь идет только о чисто теоретическом исследовании», — говорит о подобной реакции З. Фрейд.
Так что слишком категоричное отрицание образа Андрея Симагина отнюдь не служит доказательством неудачи автора. Скорее — наоборот.
Другой важный аргумент в пользу Рыбакова — литературная традиция. Абсолютной новизны не бывает. Самая революционная научная теория опирается на классическое наследие и без него теряет смысл. Точно так же самое новаторское произведение искусства неразрывно связано с шедеврами прошлого. В этом сущность творчества: художник балансирует по лезвию, с одной стороны которого — застой, повторение пройденного, регресс, а с другой — разрыв с историей, потеря смысла работы, утрата каких-либо разумных критериев ее оценки — и тоже неизбежный регресс. Развитие заключено в диалектическом единстве новизны и традиции.
Новизна образа Симагина заключена уже в том, что герой, олицетворяющий Добро, показан в условиях «душного десятилетия». При всей своей метафизичности формула «Бытие определяет сознание» является приближенно верной. Никто не может быть свободен от мира, в котором живет. Поэтому, если в литературном произведении изображается новый этап развития общества, то по-новому изображается и герой, пусть он и кажется тысячу раз узнаваемым.
Что же касается традиционности… Трудно отрицать, на мой взгляд, существование глубокой связи между Андреем Симагиным и Иешуа Га-Ноцри. А от Иешуа ниточка уходит в прошлое: к князю Мышкину, к Прометею, единственному абсолютно доброму богу, придуманному человечеством, к евангелистам.
Не нашему поколению решать вопрос: можно ли сравнивать В. Рыбакова и М. Булгакова. Я лишь указываю на определенную общность героев, корни которой — в литературной традиции изображения Добра.
Близость этических концепций, между которыми лежат столетия исторического развития, не должна нас удивлять. Ведь миф, даже очень древний, продолжает жить в общественном сознании, пока не исчезли условия, некогда его породившие. Меняется лишь форма, обрамление. А содержание, отражающее структуру конфликта, иллюзорным разрешением которого стал миф, остается неизменным.
Идея общества, в котором отношения между людьми строились бы на основе разума и доброты, возникли очень давно. Тысячелетиями не удавалось построить такой мир. Поэтому мечта о нем в почти неизменном виде передавалась из поколения в поколение. Так продолжали и продолжают жить древние образы Христа, Иуды, Марии Магдалины. Прежней осталась их символика: Доброта, означающая Спасение, Предательство, Любовь.
Почему-то, читая Евангелие, мало кто обращает внимание на существенную деталь — Иуда Искариот не только предатель, но и апостол, ученик Христа, познавший Добро. Их ведь было всего тринадцать на
Мы не указали еще, в чем же проявляется реальная общность таких совершенно разных на первый взгляд людей, как Христос, князь Мышкин, Андрей Симагин. Вопрос очень трудный. На ум приходят одни общие слова: умение любить, умение прощать, человечность. Быть может, доказательство — в сравнении ответа Симагина Антону и разговора между Иешуа и Понтием Пилатом, который взят в качестве эпиграфа к этой главе.
«Все они добрые люди».
Индукция добра! Наверное, это ключ к образу Симагина, как и к образу Иешуа. Умение и желание видеть в других прежде всего хорошее. Очень редкое человеческое качество. Вячеслав Рыбаков пытается объяснить:
«Пока есть обратные связи, и сознание развивается, доминируют эмоции типа „верю“, „интересно“, „люблю“, которые отражают стремление сознания к расширению деятельности. Когда конструктивная область отвергается, развитие прекращается и личность разом теряет двуединую способность усваивать новое из мира и привносить новое в мир… Доминировать начинает „не люблю“, „не верю“… Тот, кто развивается, увидит, скажем, в бестактной назойливости преданность, в злой издевке — дружескую иронию… а тот, чье конструктивное взаимодействие с миром прервано, наоборот, в преданности — назойливость, в шутке — издевку… именно тут и расцветают всякие комплексы и мании».
По Рыбакову, «способность усваивать новое из мира и привносить новое в мир» изначально присуща человеку. Общество, однако, подавляет ее. Возникает Синдром Длительного Унижения (СДУ), «профессиональная болезнь чиновников» (добавим — ученых, писателей, учителей — словом, людей). Если человека унижать слишком долго, он теряет способность к развитию. Исчезают обратные связи. И Творец превращается в подонка.
Именно так. Ведь предает «один из вас».
Предает Валерий Вербицкий, старый, еще школьный, друг Симагина. Талантливый писатель. Во всяком случае, когда-то талантливый.
«Где золотое время, когда душа кипела, а начальная страница столистовой тетради в клетку, чистая, девственная, молила: возьми, вспаши! И обещала новое и неизведанное — то, чего никто, кроме меня, не знает, и не узнает никогда, если я не увижу и не расскажу; вспыхивали миры, оживали люди, копеечная ручка была мостом в иную Вселенную… Белая бумага! Как вы не слышите, она же кричит: вот я! Укрась меня самым чудесным, самым нужным узором: словами. Драгоценными, звенящими, летящими словами. Побеждающими смерть, убивающими боль, знающими мудрость!..»