Око за око

Теэрц продолжал осматривать свой истребитель, когда Инносс вернулся. Каптенармус заговорил четко и по уставу:

— Недосягаемый господин, я должен вам недельную плату. Я уже организовал соответствующий перевод. — Теперь он говорил гораздо уважительнее, чем раньше; до сих пор Теэрц был для него лишь одним из множества офицеров.

— И что же придумали Большие Уроды? — поинтересовался Теэрц, стараясь скрыть облегчение.

Он повысил свой престиж, но только сейчас сообразил, как много мог потерять, если бы ошибся.

— Я просветил три снаряда;

один наш, один тосевитский с правильным балансом и еще один с нарушенным балансом, — ответил Инносс. — Первые два оказались практически идентичными; как вы и говорили, Большие Уроды умеют хорошо работать — когда хотят. Но третий… — Он помолчал, словно до сих пор не мог поверить собственным выводам.

— Так что же придумали Большие Уроды? — повторил свой вопрос Теэрц.

Судя по тону Инносса, он не ожидал такого вероломства.

— Они существенно уменьшили количество взрывчатки, заменив ее металлом, чтобы проверка на вес не выявила отклонений. Остается только гадать, какое количество выпущенных нами снарядов не могло причинить вред противнику

— А у вас есть способ выяснить, с каких заводов поступают такие снаряды? — спросил Теэрц.

— О да. — Инносс открыл пасть — так хищники, предки Расы, демонстрируют угрозу. — Наш гнев обрушится на их головы.

— Хорошо, — сказал Теэрц.

Это не похоже на месть ниппонцам, когда тысячи невинных существ погибли только из-за того, что жили рядом с Большими Уродами, решившими создать атомную бомбу. Тосевиты, которые пострадают сейчас, заслужили наказание.

— Раса в долгу перед вами, — сказал Инносс. — Я сообщил командиру базы, что идея проверить снаряды принадлежала вам. Вы получите достойное вознаграждение; ваша раскраска станет более сложной.

— Очень щедро с твоей стороны, — ответил Теэрц.

Продвижение по службе или даже награда приведет к увеличению платы — значит, он сможет покупать больше имбиря. После ужасов, которые ему пришлось пережить, жизнь постепенно налаживалась.

* * *

Как и Шанхай, Пекин знавал лучшие времена. Переход прежней столицы в руки японцев прошел мирно. «Прогнившая клика Чана попросту сбежала», — пренебрежительно подумал Нье Хо-Т’инг. Но японцы сражались отчаянно, чешуйчатым дьяволам пришлось приложить немало сил, чтобы вышвырнуть их из Пекина. Целые кварталы лежали в развалинах; дворцы, в которых прежние императоры Китая, их супруги и придворные наслаждались роскошью, превратились в руины.

— Ну и что? — прорычал Хсиа Шу-Тао, когда Нье поделился с ним своими мыслями. — Они являлись лишь символом угнетения народных масс. Город — весь мир! — только станет лучше без дворцов.

— Вполне возможно, — ответил Нье. — Но я бы сохранил их как напоминание о прошлом. — Он рассмеялся. — Вот мы сидим и обсуждаем, что следовало сделать с дворцами, хотя большая их часть уничтожена, а у нас нет никакой власти, чтобы решить судьбу других зданий.

— Путешествие длиной в тысячу ли начинается с одного шага, — ответил Хсиа. Он произнес пословицу, и на

его лице появилась гримаса. — Отсюда до Шанхая больше тысячи ли, и мои несчастные ноги помнят каждый шаг.

— Но мы же в саду роз, — взмахнув рукой, заявил Нье Хо-Т’инг. — И можем расслабиться.

— Сад роз не более чем ночной навоз, — грубо сказал Хсиа; ему нравилось корчить из себя крестьянина. — Еще один дешевый притон.

«Джань Юань» (что значило «сад роз») когда-то был превосходным рестораном. Сейчас создавалось ощущение, что он несколько раз подвергся разграблению; одну из стен покрывала сажа — кто-то пытался поджечь заведение. Оставалось только удивляться, что попытка сорвалась.

Нье потягивал чай из простой фаянсовой чашки.

— Однако кормят здесь неплохо, — заметил он.

Хсиа проворчал что-то неразборчивое, он никогда ни с чем не соглашался. Но, как и Нье, он съел ли-вэй-пин-пан — ветчину, мелко нарубленные грибы, свиной рубец и язык, побеги бамбука — все политое густым соусом — одно из фирменных блюд «Джань Юаня». В последние годы удавалось достать только свинину и домашнюю птицу; свиньи и цыплята ели все подряд, и людям ничего не оставалось, как питаться их мясом.

К ним подошла официантка и спросила:

— Еще рису? — Когда Нье кивнул, она быстро вернулась с большой тарелкой риса.

Хсиа воспользовался лакированной ложкой, чтобы наполнить свою тарелку, и заработал палочками. Затем сделал большой глоток као-лианг, крепкого вина, которое гнали из проса, после чего громко рыгнул, показывая одобрение.

— Вы настоящий представитель пролетариата, — сказал Нье Хо-Т’инг без малейшей иронии.

Хсиа Шу-Тао засиял от полученного комплимента.

Через два столика от них обедала группа мужчин в европейских костюмах, для них играл оркестр и пели девушки. Несмотря на несчастья, обрушившиеся на Пекин, мужчины выглядели упитанными и преуспевающими. Некоторые обнимали поющих девушек за талию, другие пытались засунуть руки в вырезы их шелковых платьев. Некоторые девушки шарахались, далеко не все певицы были шлюхами. Однако большинство охотно принимали ласки богатых посетителей, предвкушая хороший заработок.

— Предатели, — сказал Нье так, словно отдавал приказ о расстреле — впрочем, он бы именно так и поступил, если бы они сейчас находились на территории, которую контролировала Народно-освободительная армия. — Они наверняка сотрудничают с маленькими чешуйчатыми дьяволами, иначе откуда у них деньги?

— Да уж, — проворчал Хсиа и взял себе еще риса. А потом с полным ртом проговорил: — Вон та, в темно-зеленом блестящем платье, настоящая женщина.

— А они эксплуатируют ее красоту, — ответил Нье.

Как и большинство коммунистических функционеров, он придерживался пуританских взглядов. Секс для развлечения, секс в качестве товара он всячески порицал. Секс возможен только для продолжения рода — все остальное вызывало у него отвращение. Проживание в шанхайском борделе лишь убедило его в правильности собственных убеждений.