Окопная правда войны
Шрифт:
3 мая 1942 г. на половине пути пошел дождь. А ночью разыгрался ураганный ветер и ударил мороз.
Марш колонны замедляли машины с боеприпасами и продовольствием в сторону фронта и обратно с ранеными и больными. Грунтовая дорога была очень узкой, и встречный транспорт едва разъезжался. Кроме того: днем распутица, а ночью гололед.
4 мая ветер с мелким дождем усилился. Шинели стали тяжелыми, а ноги в ботинках быстро промокли и начали отмерзать.
5 мая ветер достиг ураганной силы и началась снежная вьюга. «Сырое обмундирование и обувь быстро обледенели. Пилотки у многих сдуло ветром, снег слепил глаза, отмерзали уши и носы. Многие без рукавиц несли оружие, железные
А кошмар продолжался.
«Все искали убежища от непогоды. Командиров нет. Ни о какой дисциплине не было и речи. Каждый боролся за свою жизнь. Особенно страшной была ночь с 6 на 7 мая. Дорога устлана трупами бойцов. Кое-где в снежных ямах за огромными валунами разожгли костры. Бойцы вокруг них сразу заснули, и огонь никто не поддерживал. А утром вокруг погасших костров лежали заснеженные трупы».
В самый пик вьюги 7 мая дивизию повернули обратно, а 8 мая, когда вьюга стала затихать, командующий армией приказал организовать спасательные группы.
С 5 по 8 мая 1942 г. в 152-й сд замерзли насмерть 484 человека, а 1683 обморозились.
Первоначально виновными были объявлены начальник штаба дивизии и дивизионный интендант. Однако суд не нашел в их действиях состава преступления. Тогда виновными признали необычные условия Заполярья — то есть вьюгу!
***
Фронтовые солдатские письма и дневники всегда были откровенны. В них писали о самом главном в короткие минуты затишья перед боем или в госпиталях. В них суровые, а подчас неимоверно жестокие будни войны. Пусть это страшные откровения, но зато самые чистые строки. Для понимания их солдатской доли они не имеют себе равных.
В них та самая «окопная правда» войны. Солдатская правда!
Из дневника Луки Игнатьевича Соколова:
«Из деревни каждый день уходят на войну 3-4 человека. Пришел и мой черед. Рано утром подъехала к дому подвода, погрузили на нее пожитки и двинулись в райцентр.
До конца жизни буду помнить эту картину: у ворот плачущая старушка-мать и жена с детишками — все шестеро, старшему пятнадцать, младшей годик. Отец на проводы не успел, сторожил комбайны на дальнем поле.
К 10 утра были уже в райвоенкомате. Во дворе собралась большая группа. Разбили по сельсоветам. Родственников, приехавших провожать, к нам не пускали. Разговаривать с женой пришлось через изгородь. К вечеру подали три грузовика, чтобы отвезти на станцию Мишкино. У многих с собой оказалась водка, по дороге прикладывались к бутылкам.
В сумерках подали состав, объявили о посадке. Толпа с яростным плачем кинулась к вагонам. Женские вопли, детские голоса, крики милиционеров и железнодорожников, отгоняющих толпу. Жуткая картина сентябрьской ночи. Помню, как провожали солдат в прошлую германскую войну и во время Гражданской войны, но такого рева никогда не слышал. Кто громко причитал, а кто протяжно, со стоном кричал, как будто ему нож под ребро всадили» (11 сентября 1941 г).
«Сегодня принимали присягу. Выступал какой-то незнакомый майор. Политрук прочитал обращение в газету. «Ура» солдаты кричали тихо и нестройно. После присяги вопросов никто не задавал. Ничего не знаем, что там на фронте происходит. Прошел слух, что немцы прорвали фронт и подбираются к Москве. Но никто ничего толком не говорит. Под вечер кто-то принес газету. Прочитал статью Алексея Толстого об угрозе Москве.
Комроты долго рассуждал о военной тайне, мол, нельзя говорить никому, что солдатам не выдают оружия, нельзя говорить, что плохо живем.
Из солдатских писем за 1941-й и 1942 гг.:
«Тяжелый час! Европа стонет! Русь стонать не умеет. Она отвыкла. Она, с искрами свободы, правды и чести на глазах, с крепкой волей и уверенностью, закаленными руками и грудью, в поте лица своего идет навстречу коричневому черту и без стона уничтожает его. Жалости нет. Ее высушило зверство немцев. Кто пришел не спросясь на нашу землю, будет нами убит» (Тесленко, 479 сп).
«Я пишу и чувствую себя так, сам не понимаю в чем дело, хочется, чтобы убили, да как будто бы жить хочется и здесь же не хочется, в общем, не знаю, что хочется» (Смирнов, п/я 22).
«Плохо то, что надоело уже воевать и валяться в сырой земле» (Оглобин, 605 лап. 2 див. 4 бат.).
«Вместе сидели в плену у немцев в конюшне 8 суток. Таскали бревна и выполняли другие работы, таскали машины по грязи, одним словом, они с пленными обращаются очень плохо, бьют, не кормят» (Халбанов С.П., 1 рота, 1 бат 3 сп).
«Одет тепло, государство снабдило меховой телогрейкой, шапкой, свитером шерст., ватными брюками, теплыми байковыми портянками — две пары» (Тумаков, штаб 479 сп).
«Шапок нам нет, выдали какие-то вязанки-подшлемники, они ничего не греют. Нас кормят плохо, хлеба дают 700 граммов, а суп дают полкотелка на двоих, видно отжили хорошо» (Дворников, 33 полк связи).
«Здравствуйте, папаша и мама! Получил известие о смерти моего старшего брата Сергея Васильевича. Да, убит Сережа. Уже больше его не увижу, но горе не убило, слез нет. Жаль, что мало, совсем мало пришлось ему истребить фашистских двуногих зверей — всего 20 дней он участвовал в боях. Пусть он убит, но мы еще живы: Иван Васильевич и Василий Васильевич — мы еще отомстим за брата, за всех, кто пал жертвой фашизма» (Никушин В.В., 693 лап, 2 д-н).
«Где мы находимся, сейчас морозы, зима. Одели и обули нас очень хорошо, дали все теплое, так что зима будет нипочем. Пусть враги мерзнут и померзнет их не мало. Только вы там в тылу работайте так, как положено. Укрепляйте тыл и помогайте рабоче-крестьянской Красной Армии. Мы скорее разобьем этих врагов немецких бандитов, ну вот пока и все...» (Пропин, 173 гап, 2 д-н).
«Нас роскошно одели. Я, например, в жизни так не одевался — меховая шапка, шинель, меховой жилет под шинель, суконная гимнастерка и брюки, теплое белье, две пары шерстяных портянок, валенки, перчатки и варежки — это имеет каждый боец нашей армии. И вот спросите сейчас, чем недовольна наша армия, из ста красноармейцев как один ответят: «Слабостью морозов». Термометр, как назло, не падает ниже 16 градусов, а требуется по крайней мере свыше 20, чтобы немцы поперли к нам с поднятыми руками не десятками, как за последние дни, а сотнями.
Один боец учил пленного, обовшивевшего фашиста, как уничтожать вшей. “Ты, — говорит, — напиши своим, чтобы натолкли кирпича и посыпали этим порошком те места в белье, где водятся вши, а потом туда же молотой махорки. Вошь начнет чихать и биться головой о кирпичи”. Тупой фашист слушает, а красноармейцы не выдерживают и громко хохочут» (Делов Д.Д., политотдел тыла армии).
«Война сегодня — это ожесточенные схватки на снежных равнинах людей уже знающих друг друга, привыкших к взаимным фокусам, не удирающих при виде танка. Люди обозлились, возненавидели врагов всем нутром, до зубного скрежета. Все чаще действуем штыком, молча или со злой матерщиной. Наш русский боец уже глубоко задет за живое и бьется с неимоверной яростью.