Окопная правда войны
Шрифт:
е) Не практикуется взаимодействие и помощь;
ж) Радисты еще слабо натренированы, неумело используются на командно-штабных учениях...»
Как-то А.З. Лебединцев опубликовал статью под заголовком: «Страда Букринского плацдарма». В ней он очень интересно, как всегда он это умеет делать, рассказал о самых памятных днях осени 1943 г.
«22 сентября мне вручили в штабе нашей 38-й стрелковой дивизии пять экземпляров очередных листов топокарт, на которых сразу бросалась в глаза голубая лента Днепра. В 14 часов мы прибыли в село городище, которое находилось примерно в трех километрах от одной из крупнейших рек Европы. Само русло еще не просматривалось, зато уже хорошо было видно противоположный господствующий обрывистый берег, на котором теснились хатки-мазанки
Вторым рейсом, со следующей ротой, я переправился с несколькими связистами и двумя радистками с рацией. Над руслом реки опустился туман. Вражеские осветительные ракеты слабо мерцали. Только скрип уключин напоминал о тяжелых усилиях нашего перевозчика. Вот и противоположный берег. Наша лодка уткнулась носом в прибрежный песок. Мы прыгаем на берег, не промочив даже обуви. Овраг очень глубок. Его откосы можно преодолевать только на четвереньках. Поднимаемся на небольшое плато, впереди несколько строений села Григоровка.
Занимаем хату. Жители, видимо, в погребе. При свете трофейной плошки развертываем радио и телефонную связь. (...) Следующим рейсом прибывает командир и начальник штаба. Наступает рассвет. Подвергаемся бомбардировке сначала «юнкерсов»-пикировщиков, потом «хейнкелей». Меняем место командного пункта, передвинувшись севернее в незаметный с воздуха овражек с кустарником. Здесь спокойнее...»
Начальник штаба полка приказывает Лебединцеву бежать на КНП к командиру полка уточнить, где батальон, а по дороге исправить связь. Дальше Александр Захарович рассказывает о том, что не вошло в статью: «Я понимал, на что он меня посылает и куда придется идти через сплошной шквал разрывов. И мы пошли по проводу, сращивая перебои провода от разрывов. Вот и верховье большого оврага, поднимаемся на пригорок, где был окопчик кнп. Младший лейтенант связист Оленич вел огонь из ручного пулемета короткими очередями. Кузьминов (командир полка. — Примеч. авт.) и Бикетов (начальник артиллерии. — Примеч. авт.) стреляли из карабинов связистов, которые набивали запасные диски к РПД. Увидев меня, Кузьминов закричал: “Саша, как ты прорвался через эту стену огня и что вообще сейчас творится?” Телефонист только сообщил о прибытии в штаб, как провод снова перебило разрывом. Со штабом дивизии у командира тоже не было связи, как ее не было, видимо, ни у кого в таком аду. Впереди КНП танконедоступный овраг, откуда были слышны две команды: “форверст” и “фойер”. Но вражеская пехота тоже не лезла под пулеметный огонь (...) Очнулся от своих дум Кузьминов и решил послать меня с докладом об обстановке к командиру дивизии. Хотя он не знал, где наш батальон и что с полковой артиллерией. Он просил передать, что свой КНП они с начальником артиллерии не покинут, и будут отстреливаться до последнего патрона. Он просит командира дивизии открыть огонь артиллерии по этому скату. Говоря возвышенными словами, он вызвал огонь на себя, но, не имея связи, делал это через меня. Только вылез из окопа, как рядом раздался взрыв снаряда, и меня снова бросило в окоп. (...)
Я доложил комдиву о просьбе Кузьминова, и он потребовал указать его место на карте и на местности. Потом он спросил, где наш штаб. Я ответил, что здесь же на пригорке в промоинах, и он отпустил меня, наказав: немедленно на том берегу собирайте всех способных держать оружие и переправляйте их сюда. (...)
Убедившись, что я могу ходить, Ершов (начальник штаба полка. — Авт.) опять же поручил мне идти с отрядом на КНП командира и найти его живого или мертвого. Как ни странно, на месте КНП оказались только связисты. Один из них был убит и один ранен. Я спросил о судьбе командира полка, и Оленич сказал, что оба майора ушли к соседям для поддержания связи и не вернулись. Связь снова была наведена, и я доложил Ершову и в штаб дивизии майору Петрову о том, что командир был жив и где-то у соседей. На его КНП двадцать солдат под командованием Медведева».
Так куда же делись командир полка и начальник артиллерии?
«После того как они все же вернулись, командир дивизии наградил Кузьминова
Спустя десятилетия Герой Советского Союза М.Я. Кузьминов напишет о том же, но по-своему: «Что делать? Ведь если фашисты возьмут высоту, они легко прорвутся в Григоровку, и весь плацдарм будет под угрозой ликвидации. После недолгих размышлений я приказал Бикетову вызвать огонь по нашему наблюдательному пункту. Майор внимательно посмотрел на меня и дал условный сигнал.
С НП артиллеристов запросили:
— Где ваш “первый”? — так условно именовался командир полка.
Я взял микрофон у майора Бикетова и сказал:
— Нахожусь у края “ленты” (условное название Днепра). Прошу немедленно открыть огонь по высоте.
— Понятно! — ответил артиллерийский наблюдатель.
И вслед за этим все вокруг загремело, загрохотало, в небо полетели комья земли. Высоту окутали дым с пылью, закрывшие небо. Мы с Бикетовым лежали на дне траншеи, тесно прижавшись друг к другу.
Вражеский танк, пятясь назад, переполз через нас, привалив землей сержанта Николая Семенова. Если бы фашисты знали, что в траншее расположен наш НП, где находились два майора, лейтенант и три солдата-связиста, они, конечно же, нас живыми не оставили. Достаточно было водителю вражеского танка развернуть машину над нами, “поерзать” на месте, и мы оказались бы заживо погребенными...»
Возможно, что этот ярчайший пример трусости командира полка, позднее ставший «подвигом» был не единственным в практике Великой Отечественной войны. Однако, как правило, обычно за такие «подвига» люди получали по заслугам...
***
Война до сих пор не дает покоя тем, кто ее прошел. Тогда молодые или совсем молоденькие офицеры, ставшие впоследствии известными писателями, актерами, режиссерами, скульпторами не переставали, да и не перестают возвращаться к ней в своем творчестве.
Например, Виктор Некрасов писал: «Тридцатилетний, но все еще мальчишка, мирно дремавший на военных занятиях в институте (...), получил в свое распоряжение восемьдесят “годных необученных” гавриков и должен был обучить их военному искусству. Пройдя пешком от Ростова до Волги, запасной наш саперный батальон обосновался в захудалой деревушке Пичуга на крутом берегу и стал долбить колхозными лопатами насквозь промерзший грунт. Никто из нас, командиров, в глаза не видал живой мины, детонатора, взрывателя, бикфордова шнура. О толе (тринитротолуоле) знали только, что он похож на мыло, а динамит — на желе. Оружия не было. Стрелять не умели. За всю зиму каждый солдат на стрельбище сделал по одному выстрелу — патронов и на фронте-то было в обрез.
К весне 42-го г. рядовой состав был отправлен в Крым, где и сложил свои кости, а комсостав, полковыми инженерами, в действующую армию, в район Донца. Оружия по-прежнему не было. Из станицы Серафимович наш стрелковый (!) полк выступил с палками вместо винтовок на плечах. Полковая артиллерия — бревна на колесах от подвод. Во всем полку только две учебные винтовки — их торжественно несли два ассистента по бокам знамени — святыни полка. Мы бодро “С места песню!”, рубанули шаг, бабы зарыдали: “Родимые вы наши, с палками-то на немцев!” Кто мог придумать этот цирк — до сих пор ломаю голову.
На передовую угодили прямо к началу “плана Барбаросса” оружие получили за сутки до того, как “вступили в дело”. Солдаты — московские винтовки образца 1891 г., офицеры — пистолеты ТТ. И то, и другое держали в руках первый раз в жизни. Попытались тренироваться на воронах, запретили — передовая рядом.
“Вступление в дело” вылилось в повальное бегство. Утром Ю-88 засыпали бомбами, на бреющем пронеслись “мессера” и полезли на нас танки. Мы лежали в кустах “рубежа”, который должны были держать, и тихо заполняли штаны. Я скомандовал: “По одному, перебежками, к той роще!” — и сам за бойцами засверкал пятками.