Октавиан Август. Крестный отец Европы.
Шрифт:
Октавиан же со своими четырьмя легионами опытных воинов и новобранцами, которых хватило бы еще на один легион, смирился с необходимостью уйти в Арреций на зимние квартиры и дождаться марта или апреля — когда подойдут новые войска, набранные к тому времени Гирцием и Пансой, заступавшими на консульство. Все трое планировали начать массированное наступление на ведущие осаду силы Антония, с тем чтобы Децим вышел из города и разгромил его окончательно.
Между тем на другом конце двух альпийских цепей стояли большая часть галльских легионов, множество вспомогательных войск и конница — нетерпеливо ожидая, кто же выйдет победителем. Сражаться никто из них не хотел. Равным образом никто из военачальников — ни Планк (колеблющийся республиканец), ни Лепид (аристократ-цезарианец) не собирались присоединяться к какой-либо из сторон, не зная, каков будет исход. Оба готовились
Гирцию и Пансе зима принесет куда меньше проблем. Они поведут к Мутине войска по хорошим римским дорогам. Имея в распоряжении всю Центральную и Южную Италию, к февралю они легко наберут достаточно новых легионов, чтобы, соединившись с войсками Октавиана и Децима, получить над скромными силами Антония тройной численный перевес. Преданный Антонию Вентидий Бальб пытался набрать солдат в Северной Италии, но Децим попал туда раньше, и, с точки зрения находившихся в столице, Бальб имел очень слабые шансы. Альпы были закрыты, Кассий и Брут быстро захватывали земли на востоке; у Антония оставался один путь: разбивать своих противников по частям, пока они не объединились.
Столичные кабинетные стратеги предпочли в конце концов поддержать Цицерона — не потому, что стали вдруг отважными патриотами, а потому, что пришли к такому же, как и он, выводу: Антоний находится в очень невыгодном положении. Октавиан скорее всего был не столь хорошо информирован. Его советники, несомненно, верно оценивали его возможности в сложившейся военной ситуации, ноу них в отличие от оптиматских вождей в Риме не было прямого доступа к новостям — ни из официальных источников, ни от Брута и Кассия. Именно потому эти самые вожди постарались утаить от Октавиана, как многого добились к концу года главные заговорщики. И только когда его солдаты перехватили письма от Антония, он понял, что несколько должностных лиц, занимающихся набором войска для новых консулов, специально затягивали время в интересах Антония.
В это время молодой полководец мог не опасаться за свою жизнь — разве что ему очень сильно не повезет в первом же бою, — но перспектива единолично возглавить борьбу против Антония временно отдалилась. Зато теперь он заручился поддержкой в политических верхах: его с большим энтузиазмом поддерживал Цицерон; правда, неизвестно было, насколько далеко зайдет он в своей поддержке.
Октавиан уступил требованию Цицерона — не препятствовать назначению трибуном Публия Сервилия Каски, одного из главных заговорщиков; впрочем, сенатор едва ли ожидал, что Октавиан согласится с его дальнейшими условиями — «подружиться с тираноубийцами».
Приблизительно тогда же, на рубеже 44 и 43 годов до нашей эры, Октавиан заключил помолвку — исключительно по политическим соображениям. Невеста была одной из многочисленных внучек Сервилии, тоже, по совпадению, Сервилия. Отец ее, Публий Сервилий Изаурик, поддерживал некогда Катона, но сильно выгадал, вовремя перейдя на другую сторону и ставши в 48 году до нашей эры, в год битвы при Фарсале, консулом вместе с Юлием Цезарем. После убийства Цезаря Изаурик потихоньку перебрался в лагерь оптиматов как умеренный сторонник, который при соответствующих обстоятельствах может переметнуться обратно. Таким образом в качестве будущего тестя он в политическом отношении устраивал Октавиана; в то же время его родственные связи с аристократами (Изаурик приходился зятем старшей Сервилии) означали, что невеста доводится родней Бруту, Кассию и Лепиду.
Юная Сервилия была, видимо, совсем ребенком, иначе Октавиану пришлось бы жениться тогда же, чтобы убедить колеблющихся оптиматов, что он отплатит за их поддержку, оказанную, когда Цицерон высказался в сенате в его пользу. В первой речи в защиту своего нового протеже, произнесенной 20 декабря, Цицерон изощрялся в гиперболических фигурах, описывая Октавиана как молодого человека неслыханных, почти божественных разума и отваги. Среди близких друзей Цицерон, однако, не скрывал: в его долгосрочных планах самому Октавиану отводится второстепенное
Октавиану открывались куда лучшие перспективы — в начале декабря, сразу после отъезда Антония на север. Задержавшись, только чтобы собрать оставленных консулом слонов, молодой человек поспешил из Арреция на юг приветствовать перешедшие на его сторону легионы и выплатить им первоначальное вознаграждение. Он продемонстрировал свой возросший auctoritasперед сенаторами, включая тех, которые принесли недавно клятву верности Антонию, а теперь отыскивали причины ей изменить. 20 декабря на предварительном слушании сенаторы одобрили решение Децима противостоять консулу и выразили одобрение Октавиану по поводу перехода к нему легионов, а также пообещали ему в наступающем году практическую поддержку. Затем излишне самонадеянный Цицерон обратился на Форуме к толпе, чтобы рассказать о происходившем на заседании. Он объявил следующее: приняв его, Цицерона, предложение проголосовать в поддержку Октавиана, сенат тем самым признал Антония врагом государства. Если бы отважный молодой человек не собрал войско, чтобы защитить Рим, Антоний всех бы поубивал; пусть же народ готовится к борьбе за свободы, поддерживаемый вселенными Октавианом надеждами. Дескать, своим рвением, усердием и наследственными деньгами Октавиан спас государство и теперь защищает свободу римлян.
Таким образом была подготовлена площадка для активного сопротивления, которому предстояло начаться 1 января, когда вместо отсутствующих Антония и Долабеллы станут консулами умеренные цезарианцы Панса и Гирций, а главный голос в правительстве будет принадлежать Цицерону.
Однако на офицеров и солдат Октавиана эти увертки и проволочки сената не подействовали. Военных беспокоило, что их молодой предводитель не получил пока официального звания, которое (как они верно рассуждали) имело большое значение для выплаты обещанных Октавианом особых вознаграждений. Они предложили назначить из их числа ликторов — сопровождать его с фасциями (атрибутом высших магистратов — связками прутьев с воткнутыми в них секирами) — в соответствии с новым положением Октавиана. Он передал этот вопрос на рассмотрение сената и отверг предложение солдат провести в его поддержку массовую демонстрацию, рассудив, что теперешнее проявление скромности сослужит в будущем куда лучшую службу.
Октавиан продолжал набираться опыта. Два новых легиона знали, что нужно делать. Они весьма эффектно продемонстрировали свои возможности, устроив нечто вроде мирных публичных состязаний — «бой» между равносильными противниками в полном снаряжении. Убитых, конечно, не было, но у зрителей-аристократов не осталось сомнений: под командованием молодого полководца легионеры будут сражаться яростно и успешно. Политики приняли вызов. На поистине марафонском — четырехдневном! — заседании сената, начавшемся 1 января, состоялось обсуждение мастерски сформулированного предложения Цицерона: сделать Октавиана сенатором, причем такого ранга, как если бы он прослужил год на должности претора. Это давало ему возможность, как пропретору, пользоваться властью полководца соответствующего ранга, но поскольку Октавиану и его войску предстояло сражаться против Антония в объединенном консульском войске, по должности он оставался ниже, чем любой из консулов, и в соответствии с воинской дисциплиной подчинялся их приказам.
Эта уловка давала лишь иллюзию власти, но не власть. Соглашаясь, Октавиан сильно поднимался в общественном положении над большинством людей, зато фактически переставал быть независимым полководцем; однако при сложившихся обстоятельствах, — и оптиматы это понимали, — отказаться он не мог, не потеряв репутации защитника республики от тирании. Октавиану оставалось утешаться мыслью, что он станет самым молодым в истории Рима сенатором. Сенат, ни много ни мало, решил поставить на Форуме золоченую статую Октавиана и, что еще важнее, обязался выплатить двум легионам, которые перешли к нему от Антония, огромное вознаграждение, обещанное ранее Октавианом из собственных средств. Оратор еще подсластил пилюлю восхвалениями: «этот божественный юноша» (« divinus adulescens») — Цицерон сам сделал себя заложником собственной игры, сказав сенаторам: «…мне известны его чувства… Ручаюсь своим словом, что Гай Цезарь всегда будет столь же честным гражданином, как и теперь». Что примечательно — Цицерон теперь называет Октавиана именем, взятым в честь приемного отца.