Олег Меньшиков

Лындина Эльга

Пишу об этом потому, что после встречи с Олегом Хван предложил мне изначально писать одну из главных ролей - роль поэта Алексея Тучкова (его прототип - Гумилев) для Меньшикова. О судьбе этого сценария речь впереди...

Пока же я читала сценарий "Дюба-дюба", предваренный Хваном пылкими словами: "Это шекспировская трагедия..."

Высокое определение оказалось заметно преувеличенным, но авторы "Дюбы-дюбы", Петр Луцик и Алексей Саморядов, были безусловно талантливы, уверенно профессиональны и вполне чутки, чтобы одними из первых заговорить о витавшей в воздухе перестройке, нарастающей агрессии и волне насилия как следствие вседозволенности, увы, ставшего опорой для немалой части россиян, особенно у младшего поколения. "Дюба-дюба" напоминала и о смятении этих

молодых, не находящих пути в будущее, приучившихся жить одним днем, что вообще для России несвойственно с ее странным романтизмом и драматическим взлетом мечтаний.

Сейчас это поколение называют "поколением X". Стало быть, загадкой? На мой взгляд, тайна испарилась очень скоро, но в самом начале 90-х она манила и звала к размышлениям, к попытке отыскать ответ.

Имена Петра Луцика и Алексея Саморядова в 1990 году (начало работы Хвана над "Дюбой-дюбой") были у всех на слуху. Студенты ВГИКа сценарной мастерской известного кинодраматурга Одельши Агишева, они еще в институтские годы написали несколько интересных сценариев. Надо сказать, ни один из них, на мой взгляд, не был реализован в кино на уровне литературной основы, попадая в руки режиссеров, не нашедших адекватных экранных решений почерку авторов. Нынче, по прошествии лет, судьба Луцика и Саморядова кажется подобием яркой кометы, пронесшейся, почти исчезнувшей, но яркий хвост которой все еще не растаял в небе. В 1995 году погиб Алексей Саморядов в дни Форума молодых кинематографистов в Ялте, почти на наших глазах сорвавшись с балкона десятого этажа. Петр Луцик в 1998 году дебютировал как режиссер, поставив любопытную картину "Окраина". Через два года Луцик умер в возрасте сорока лет.

Работая над этой книгой, я перечитала сценарий "Дюба-дюба", не переставая удивляться и отмечать, как ощутимо противоречие между тем, что написали два молодых кинодраматурга, и тем, что в результате появилось на экране в постановке Александра Хвана.

Луцик и Саморядов рассказали историю любви. Странной, не укладывающейся в привычные представления и канонические нормы произведений, посвященных высокому чувству. Герой сценария был во многом аlter еgо авторов. Андрей Плетнев, парень из глубокой провинции, студент сценарного факультета ВГИКа. Живет в общежитии вместе со своим другом, сокурсником и соавтором Виктором. Оба талантливы - недаром этих двоих посылают на стажировку в Соединенные Штаты Америки. В сценарии была масса подробностей. Легкие, будто скользящие детали. Много персонажей, возникавших в каких-то эпизодах в потоке других лиц, в толпе людей, встреченных Плетневым. Почти каждый из них откликался в судьбе Андрея, а затем исчезал...

Вокруг героя бушевал как бы заново рождавшийся мир - то ли после победы, то ли после поражения. Теперь стало ясно - конечно, после тотального поражения, хотя страна освобождалась от диктата коммунистов и идеологического террора. Поражение - оно типично для любой постреволюционной эпохи, сметающей все разом, не делая разницы между извечным и привнесенным социальным гнетом.

Бывают годы, относительно равнодушные и взаимозаменяемые... И бывают годы кризисные, накаленные, создающие горячечную атмосферу в обществе. Зовущие к немедленным действиям и массу, и отдельных людей.

В общежитейское уединение Андрея Плетнева, в его писания стучится такое горячечное время, требуя соответствующей реакции от молодого человека.

"Куда идти? Кого искать? Каких держаться руководящих истин?" спрашивал Салтыков-Щедрин на исходе революционного кризиса 60-х годов XIX века. В особенности ощутительно дает себя чувствовать эта трагическая сторона жизни в те эпохи, в которые старые идеалы сваливаются со своих пьедесталов, а новые не нарождаются. Эти эпохи суть эпохи мучительных потрясений, эпохи столпотворения и страшной разноголосицы. Никто ни во что не верит, а между тем общество продолжает жить и живет в силу каких-то принципов, которым оно не верит. Наружно языческий мир распался, а языческое представление, а языческие призраки еще тяготеют всею своею массою. Ваал упразднен, а ему ежедневно приносятся кровавые жертвы"29.

Не о нас ли это?

Жизнь подтолкнет Андрея Плетнева к кровавой жертве.

Однажды земляк, передавая Андрею посылку от родных, среди прочих новостей упомянет Татьяну. Невзначай расскажет, что села-де Таня в тюрьму за то, что воровала наркотики в больнице, где работала медсестрой. Воровала и носила их Кольке, своему любовнику.

Поначалу кажется, что Андрей уже забыл об этой Тане, но вот мелькнуло что-то в памяти: ведь встречался он с ней, любил девушку. И неожиданно для себя задумается, как освободить ее из тюрьмы. Станет искать для этого возможности...

В жизни случается, когда забытое, уже далекое чувство внезапно возвращается в несколько нереальном свете. Дурное забыто... Остается радость. Быть может, что-то подобное и произошло с Плетневым? Словом, он решает освободить Таню. Праведные пути оказываются безнадежными. Адвокат ловко подсказывает - побег! Но это требует "очень серьезных денег". Их, естественно, нет у бедного студента из провинции. Остается путь неправедный, но на него и ступает Андрей Плетнев. Грабит, пытает, достает нужную сумму. Едет в маленький городок, что стоит на большой реке, там колония, где содержится Таня. Подкупив охранника, устраивает для нее побег. И... Здесь начинается драма Андрея, который лишь теперь начинает осознавать, что он не нужен Татьяне точно так же, как и она, собственно, ему не нужна. Физическая близость еще больше отъединяет их друг от друга. Но что в этом случае делать с бежавшей из тюрьмы арестанткой, которую уже ищут?

В этом неожиданном, оригинальном драматургическом витке таились огромные возможности для режиссерской интерпретации.

Луцик и Саморядов пишут, как бы несколько отстраняясь от своих героев: вот вам объективное изложение событий, а вы уж сами их комментируйте! Однако впечатление это обманчиво, потому что на самом деле авторы глубоко пристрастны к людям, о которых рассказывают. Они проходят с ними путь к смерти, проникаясь их драмой. Неловкое обращение с таким материалом больно ударяет по замыслу драматургов, что и произошло в версии Хвана. Еще несколько слов о завершении любовных, вернее, безлюбовных отношений Татьяны и Андрея. Плетнев везет ее на юг - деньги от грабежа остались... Они живут у моря "красивой жизнью" с присоединившимся к ним Виктором и его подругой Ларисой. На обратном пути Таня внезапно заболевает, попадает в больницу на каком-то полустанке... Андрей снова вытаскивает ее на волю. Они почему-то едут в родной город - понять такое решение трудно. Ясно, что там Таню прежде всего станет искать милиция... Так и случается. Ее арестовывают.

Один из самых драматических эпизодов сценария - Андрей ждет на вокзале Татьяну, которую под конвоем увозят в ту же колонию, откуда он ее вызволил. Увидев Андрея, Таня отчаянно, надрывно кричит, требует, чтобы ее поскорее забрали отсюда, она не хочет, не может больше видеть Плетнева... В этом крике - вся тщета содеянного Андреем, вся бессмысленность его греха, рожденного желанием как-то реализовать свою жажду жизни. Холодный ум и эгоистические желания - вот что толкнуло его заняться освобождением человека, по сути, абсолютно ему чужого. И тем самым им погубленного. По сценарию Татьяна в тюрьме вешалась...

С вокзала Андрей идет к Николаю. Задает ему один и тот же вопрос с тупой методичностью: "Зачем она к тебе приходила?" Он хочет услышать самое для себя оскорбительное, чтобы выстрелить в Кольку. Предупреждает его: "Я пришел убить тебя..." Но первый удар наносит Николай - ножом в грудь Андрею. Погибая, Плетнев успевает рвануть спрятанную гранату, взрыв приносит смерть обоим.

Финал истории - еще один ключевой момент "тайны" Андрея Плетнева. Здесь, в завершающем кульминационном взрыве, возможна была еще одна, более высокая точка отсчета: что, если, погубив Таню, Андрей с ужасом, с невыносимой мукой вдруг понимает, что навсегда потерял свою единственную любовь, потаенно в нем жившую? Искавшую выхода в его как будто импульсивной устремленности дать ей волю? В таком случае его встреча с Николаем не что иное, как продуманная форма самоубийства.