Олег Меньшиков
Шрифт:
Что же все-таки так привлекло Меньшикова в сценарии Луцика и Саморядова?
Надеюсь, некоторое общение с Олегом Меньшиковым дает мне право на предположение? Два мира - реальный и ирреальный, осознанно-неосознанный, нередко более воображенный, нежели подлинный, - два эти мира, разделенные пропастью и неразрывно связанные... Свобода в ирреальной жизни зовет к свободе в жизни настоящей... Близкие актеру мотивы... Но все то, что ты можешь позволить себе в полете фантазии, в видениях, ею рожденных, в реалиях обретает иные формы. Изменить их, совершая те или иные поступки, почти невозможно. Одно цепляется за другое, все зависит еще и от общего течения жизни.
В откликах критиков, в связи с работой Меньшикова в "Дюбе-дюбе" вновь мелькала тень Родиона
Раскольников намеревался изменить существующий миропорядок ради благоденствия достойных. Студент Плетнев через сто с лишним лет пытается решить проблему совместимости с окружающим миром иначе. "Скажу я тебе, что по телевизору не скажут и в газетах не напишут,- говорит Андрей другу Виктору.- Вот что, государству моему я не нужен и государство за меня не заступится, от болезни, тюрьмы и смерти не защитит. И помощи мне от него не предвидится. Кровь оно мою возьмет, а мне корки не бросит. Так пока выходит. А коли так, сам объявляю себя государством, маленьким, вредным и независимым. Где буду сам царь и солдат. И всякое к себе презрение буду воспринимать как начало против меня военных действий".- "Ну тебя же и шлепнут",- отвечает Виктор. "Не-ет, зачем же, я кричать на Москву не стану, а надо если, так я всем государством своим в горы уйду".
В этом вызове - ключ к позиции героя Олега Меньшикова. Проще всего назвать это бунтом индивидуалиста. Но нет, скорее, это предчувствие грядущего, когда все мы окончательно разбежимся по своим норам и берлогам, окончательно потеряв веру, надежду в институт, именуемый государством. Российским государством. Это предчувствие полного социального краха, что сегодня, между прочим, и происходит. Это декларация права на духовное подполье. По Андрею Плетневу - на подполье, в котором все будет совершаться его волей и по его закону.
Меньшиков решительным собственным усилием направил картину именно по такому руслу, что позволяло ему максимально полно соединить себя с героем. К счастью, у режиссера недостало сил противостоять актеру, хотя такие попытки он делал на первых порах. Однажды Хван сказал мне, что готов заменить Меньшикова другим исполнителем, потому что Олег существует суверенно, не внимая его указаниям. Позже сообщил, что объяснился с Меньшиковым - и тот якобы принял его, режиссера, позицию, обещав внимать ей и ее реализовать в работе.
Судя по результату, Меньшиков по-прежнему играл так, как, ему казалось, должен жить его Андрей Плетнев.
В отличие от сценария, первая событийная встреча с Андреем происходит в достаточно опасный момент для него. Плавное течение истории, которым явно дорожили сценаристы, разорвано режиссером. Андрей уже занят конкретной организацией побега Тани, для чего приехал в город, где находится женская колония. Типичный московский студент, в модном плащике, бледный, молчаливый, с вымученной редкой улыбкой (надо выглядеть приветливым, чтобы не заподозрили), он расспрашивает хозяйку снятой им комнаты о колонистках, их режиме. При этом стараясь не выдать своего острого интереса к ее ответам. Кажется - просто болтовня приезжего. Но глаза Андрея... В них жесткая отрешенность от всего: сейчас он занят одним-единственным делом и должен довести его до конца.
Он станет следить за арестантками, которых привели убирать городской сквер, отыскивая взглядом Таню. Потом говорить со старым, злым охранником, предлагая большие деньги за побег и зная, что рано или поздно старик не откажет. Он не уговаривает его, не просит помочь, ведет речь продуманно, точно о простом, обыденном. Деньги есть деньги, остальное тлен, вот что он должен внушить обыкновенному советскому нищему... Андрей эту жизнь наизусть знает, как и его собеседник. В разговоре он почти вял, не настаивает зачем? Он все уже наперед просчитал. Договоримся!
Актер с первых минут отыгрывает недавнее прошлое Андрея, когда он пришел к мысли - идее заняться судьбой Тани. Уже тогда он преступил убежал в свое царство-государство... Ему не понадобилось особых усилий, чтобы отвыкнуть от истлевших прописей, запретов, норм, догм, которые внушались семь десятилетий его соотечественникам. Он из поколения свободных от всего этого. Но еще и от самого себя, что позже отзовется в его судьбе.
Ретроспекция возвращает к исходной точке. Меньшиков верен себе. Он, как всегда, очерчивает некий рубежный круг, отделяющий героя от остальных. У его Андрея нет необходимости в верной молодой дружбе, которая была так существенна для Андрея из сценария. Виктор в картине - сосед (комнаты рядом, общий тамбур и прочие удобства), сокурсник, соавтор. С ним можно запросто перекрикиваться, сочиняя сценарий. Не вставать из гамака, который заменяет Андрею то ли диван, то ли кровать, и продолжать общую работу. Он, Андрей, хорошо относится к Виктору, кое-чем может и поделиться, если уж очень душа заболит. Но близко все равно не подпустит. Людей в свое государство он не приглашает. Кроме Татьяны... И борьбу за нее он начинает в полном, продуманном одиночестве.
В картине оказался приглушен, едва слышен мотив тотального советского неправосудия. У сценаристов он играл определенную роль, как бы подталкивая Плетнева к насилию, к грабительской добыче средств для побега. Там он пытался подать какие-то документы в высшие органы юстиции, толкался в предбаннике и в конце концов понимал всю тщетность своих усилий такого рода. Откровенные эффекты уголовной фабулы Меньшикова не волнуют. Для него важнее прелюдия к картине, когда некто кует кинжал, окуная его, докрасна раскаленный, в холодную воду. Меньшиковский Андрей сам жаждет прыжка в прорубь - это даст посыл его творческой энергии, его фантазии, если принять версию, предлагающую трактовать историю Андрея и Тани как сценарий, написанный или разыгранный в воображении Андрея.
Эта версия могла бы иметь право на существование, если бы режиссер сумел создать атмосферу экранного пространства между автором и его произведением, как это пытался сделать Вендорс в "Хеммете". Но он не сумел найти такое визуальное и настроенческое решение, а потому картина дробится, не складываясь в единое полотно. Хотя судьба героя прочерчена Меньшиковым даже в некотором сопротивлении рушащейся композиционной структуре.
Восстание Плетнева рождено его жаждой иных отношений между людьми. В самом начале фильма Андрей сидит на эскалаторе и просит отпустить девушку, освободить ее. За это он обещает отслужить людям и придумать так, чтобы всем было хорошо... Говорит об этом, зная, что этого "хорошо" никогда не будет, быть не может. Не по его вине. И не по нашей - таков мир от века. Так что не придумываем ли мы вообще все эти бредовые идеи, посмеивается Андрей, властитель собственной призрачной державы? "Царь и солдат", он вступает в бой единолично. Не со своим государством, на него Плетневу глубоко наплевать, а с моралью, если хотите, с библейской, отрицая великие заповеди "не укради", "не убий". Он не вероотступник, потому что у него вообще нет никакой веры. Может быть, он ищет ее - или ищет себя иного верующего, совершая великий грех ради другого человека?
...Плетнев начинает свой черный путь вызывающе буднично. Как-то скучно грабит в туалетах дорогих ресторанов богатеньких гостей столицы из южных наших бывших республик. Выбирает немолодых, уставших за долгий деловой день, расслабившихся в застолье... Андрей точно рассчитывает свои силы, умело дерется, старается никак не реагировать на боль избитых им людей. Бьет безжалостно, уверенно, в нем ощутима закалка уличного хулигана из провинции, где еще стенка на стенку ходит. Может ударить противника головой о стену, швырнуть на каменный пол туалета, потом спокойно взять деньги, снять кольцо или цепочку. С его лица в эти минуты не сходит выражение холодной, надменной брезгливости, обращенной, в том числе, и к самому себе. Но ему надо запачкаться, замараться, пережить это самоуважение, чтобы уже окончательно отделить себя от тех, кто блюдет законы. Иногда кажется, что грабит и избивает вообще не Андрей Плетнев, а кто-то другой, одолживший у Андрея его лицо, фигуру, взгляд.