Ольга, королева руссов
Шрифт:
– Что-то мелькнуло вроде.
– Показалось тебе, Охрид, – лениво сказал второй. – Да, так в том походе…
– Нет, не показалось. Не показалось, Ярыш!.. Конь иноходью шел, без топота. А иноходец только у…
– Жаль…
Тускло блеснуло отточенное лезвие ножа. Первый стражник без стона осел на землю.
– Гляди в себя – дольше проживешь.
Ярыш стащил тело в Днепр без всплеска. Оттолкнул от берега на стремнину.
– Прости, друг…
И вернулся на прежнее место.
На пути к обнесенному высоким дубовым тыном дому никто более не приметил одинокого всадника на черном коне. То ли по невниманию, то ли
– Ждать.
Ощупью нашел неприметную калитку, беззвучно открыл ее, вошел в сад. Постоял, настороженно прислушиваясь, подпер калитку дубовым дрыном, заботливо припасенным с внутренней стороны, и напрямик, минуя тропинку, широко зашагал по мокрой от росы траве.
Дверь в дом тоже оказалась открытой. Таинственный путник вошел внутрь и осторожно двинулся по пустым комнатам, легко ориентируясь в совершеннейшей темноте, и ни одна половица не скрипнула под его легкими уверенными шагами. Поднялся по лестнице, наверху остановился и беззвучно вздохнул, ожидая, когда успокоится вдруг бешено забившееся сердце. И только потом приоткрыл ближайшую дверь, тихо шепнув:
– Ты – звала.
– Я потеряла голову, Свенди, – с тоской ответил мягкий женский голос. – Я отослала челядь, в доме никого нет.
Здесь тоже было темно. Свенельд шагнул, нащупал ложе, присел на край.
– Я тебе нужен?
– Ты нужен мне уж два десятка лет, – горько вздохнула женщина. – Но больше я не могу. Не могу, не могу… Я испытала великий позор, но винить мне некого, кроме своих надежд.
Свенельд молчал и не двигался, но руки нашли его. Мягкие женские руки, прохладные даже в эту знойную душную ночь. Но они были преждевременны, и хотя он мечтал об их прикосновениях чуть ли не с детства, сейчас от них все же следовало держаться подальше.
– Не страшись, Свенди. Перед тобою не та безгрешная дева, к которой ты когда-то боялся притронуться.
– Кто же осмелится притронуться к дочери конунга русов, ставшего первым Великим Киевским князем? – невесело усмехнулся воевода. – Когда я вешал тебе на шею очередное ожерелье из белых кувшинок, мои руки были ледяными совсем не от холодной воды.
– Знаю, – тихо и требовательно шепнула она. – Идем. Идем, нас ждет опочивальня. Не супружеская – моя. И я согрею твои вечно ледяные руки…
Глава четвертая
Были горячие объятья, смятые пуховики и смятые сердца. Только не прозвучало ни одного слова, потому что ничего изменить было уже невозможно. И не просто потому, что оба имели семьи и священное таинство брачного обряда не подлежало никаким изменениям. Все было сейчас непросто, они это не только понимали, но и ощущали до физической боли в согласно бившихся сердцах.
Когда-то юный Свенди терял дар речи от одного взгляда горделивой и своенравной дочери Великого князя Киевского Олега. Со всем пылом нерастраченных мечтаний молодости он бросался за столь любимыми ею белыми кувшинками в самые черные омуты озер и заток, будто надеялся охладить в мрачных водах изматывающий его днями и ночами жар неистово стучавшего сердца. Как он тогда мечтал спасти ее от гибели, уберечь от любой напасти, унести, умчать на бешеном коне, спрятать от всех и оберегать, всю жизнь оберегать от людского зла или внезапного гнева капризных богов.
А Ольга, гордая и гневная великая княгиня Великого Киевского княжества, думала сейчас не о том, что никогда никого не любила, кроме собственного отца, умершего таинственной смертью в расцвете сил. Она вообще ни о чем не думала и не могла думать в эти мгновения сладостной усталости. Она могла только чувствовать, и новые, никогда ранее не испытываемые ею чувства переполняли до краев все ее существо. Она не осмеливалась даже про себя назвать это ощущение счастьем, но понимала, что иного названия для него просто не существует. И еще одно – даже не чувство, а скорее предчувствие – шевелилось где-то в глубине ее души, но она гнала это предчувствие, потому что оно страшило ее своею непредсказуемостью.
Это предчувствие подсказывало ей, что единственный мужчина, которого она неосознанно любила всю жизнь, лежит сейчас рядом с нею.
Свенельд чуть шевельнулся, то ли поудобнее устраиваясь на ложе, то ли намереваясь встать.
– Не уходи, – еле слышно шепнула она. – Не уходи, мой Свенди. Ты – чародей, ты подарил мне небывалое счастье…
И снова были горячие объятья, снова неистово и согласно стучали оба сердца, и снова было молчание.
Наконец тугое тело княгини обмякло, дыхание стало ровным и спокойным. И Свенельд понял, что она задремала. Он ждал этого с нетерпением, потому что ему необходимо было подумать, осознать, что произошло, предположить, что может случиться, и прикинуть, как избежать огласки этого внезапного свидания через почти два десятка лет, потому что даже никем не подтвержденные сплетни о вдруг возникших новых отношениях между ними могли стоить ему головы. Ему или его детям. Он не представлял сейчас, кого или чего следует опасаться, но почему-то одно имя тотчас же всплыло на поверхность.
Кисан. Молчаливый и скользкий, как змея…
Пока Ольга чутко дремала, не погружаясь в глубокий сон, он думать не решался. Ее присутствие все еще сковывало Свенельда, как сковывало в далекой юности.
Он чуть шевельнулся, но Ольга по-прежнему осталась недвижимой, и дыхание ее не изменилось. Теперь он мог забыть, что неожиданно стал ее любовником, и вспомнить не столько о том, что он отец и муж, но прежде всего о том, что он полководец. А полководец должен отлично осознавать силы противника, даже если этот противник пока ему и не угрожает.
Итак, князь Игорь, сын Рюрика. Скорее жесток, нежели суров, скорее коварен, нежели вспыльчив, скорее лжив, нежели по-великокняжески прям. Свенельд хорошо изучил его нрав по долголетней службе, принесшей ему воеводство. Должность первого воеводы, имеющего права, о которых и не мечтают воеводы рядовые. Он заслужил свои привилегии личной отвагой, собственным мечом и природным даром понимать, чего опасается противник.
И еще одно, может быть, решающее. Его с детства готовили к великокняжеской службе. Готовили, отлично зная, у кого ему придется служить. Служить более чем преданно: очень старательно и очень осторожно. Он собственным горем измерил всю непредсказуемость и всю черноту нрава своего будущего повелителя.