Олимп
Шрифт:
Схолиаст молчал.
– Тогда Воздымающий Тучи велел всем богам немедленно возвращаться на Олимп и принять от него жестокую кару… Прости меня, Хок-эн-беа-уиии, если позволишь, я не буду изображать его громогласный рев… И в то же мгновение всех точно ветром сдуло: небесные колесницы, сребролукого, Афину, багровоглазого Аида, кровожадного Ареса – словом, весь наш пантеон квитировался прочь: ни дать ни взять нашкодившие дети, которых папочка послал домой ожидать розог.
– А Зевс, он тоже пропал?
– Ну нет. Кронид еще только вошел во вкус. Ужасным великаном он прошествовал по Илиону и семимильными шагами двинулся к побережью, похожий на первенца Андромахи, когда тот идет по песочнице, полной рассыпанных
– Святый Боже, – прошептал ученый.
– Вот именно, – поддакнула Елена. – И лишь после этого Повелитель Молний исчез. Раздался гром – еще ужаснее, нежели голос, оглушивший сотни людей, и ветер бурно устремился в пустоту, оставленную великаном, сорвал шатры ахейцев и унес их в небо на многие тысячи футов, а сильных троянских жеребцов, разрушив конюшни, перебросил через самую высокую городскую стену.
Схолиаст посмотрел на восток, туда, где троянское войско уже окружало поредевшие аргивские рати.
– Прошло полмесяца. Боги возвращались? Хоть кто-нибудь? Зевс, например?
– Нет, Хок-эн-беа-уиии. Никто из бессмертных больше не показывался.
– Да, но это было две недели назад, – произнес мужчина. – Почему же Гектор так долго мешкал? Ахейцы наверняка были не в силах дать отпор после смерти Большого Аякса, Диомеда и Менелая.
– И не только они, мы тоже. Многие из наших несколько дней не могли слышать. Как я упоминала, воины со стены и те, кто оказался слишком близко к разверстой бездне Тартара, на целую неделю превратились в слюноточивых дурачков. Перемирие заключили, не сговариваясь. Горожане собрали своих мертвецов – а их после кровопролитных боев с данайцами осталось великое множество – и погребли героев по древнему обычаю. Впрочем, костры полыхали не только в Илионе, но и по всему побережью, где перепуганные аргивяне пытались восстановить боевой стан. Однако настала вторая неделя, и Агамемнон велел своим людям валить деревья у подошвы лесистой Иды – разумеется, для строительства новых кораблей. Тогда-то Гектор повел троянцев в наступление. Долго и трудно шла битва. Прижатые к морю аргивяне дрались, точно загнанные в угол крысы. Зато нынче, как видишь, считанные тысячи уцелевших окружены у самой кромки воды. Приамов сын готовится нанести последний удар. Троянская осада близится к завершению, город останется невредим, Гектор стяжает славу героя среди героев, Елена обретет свободу.
Какое-то время мужчина и женщина молча сидели на каменных плитах, устремив глаза на запад, где сверкали на солнце латы и копья и где трубили боевые рога.
В конце концов красавица не выдержала:
– И как ты теперь со мной поступишь, Хок-эн-беа-уиии?
Ученый моргнул, посмотрел на зажатый в руке клинок и спрятал его за пояс.
– Можешь идти.
Елена взглянула ему в лицо, однако не тронулась с места.
– Уходи! – сорвался мужчина.
Дочь Зевса удалилась неторопливой походкой, шелестя подошвами сандалий по ступеням витой лестницы. Тот же самый звук Хокенберри слышал двумя с половиной неделями ранее, когда лежал на камнях, истекая кровью.
«Куда же теперь?»
Всю свою вторую жизнь ученый прислуживал Музе, и тут его по привычке потянуло доложить ей, а через нее и всем богам, об отклонениях от «Илиады». Мысль вызвала невольную улыбку.
Хокенберри потрогал квит-медальон, висящий на груди под одеждой. Вернуться на судно? Мужчине очень хотелось увидеть Землю – свою Землю, пусть даже опередившую схолиаста на три тысячелетия с лишним, – хотелось оказаться в компании моравеков и Одиссея, когда «Королева Мэб» достигнет цели. А что ему оставалось делать в мире Илиона?
Ученый достал медальон и погладил литое золото.
Нет, рано. Может, он и не служит Музе (боги, должно быть, и думать забыли о взбунтовавшемся смертном), зато по-прежнему остался схолиастом. Воспоминания нахлынули неудержимым потоком, заполняя пробелы: десятки лет преподавания «Илиады», любимые пыльные аудитории, бесконечная вереница разнообразных юных лиц: бледных, прыщавых, пышущих здоровьем, загорелых, задорных, безучастных, увлеченных, унылых. Разве же он позволит себе пропустить завершающую главу в этой новой, до нелепого переработанной версии?
И доктор Томас Хокенберри, повернув золотой кругляш, телепортировался в самое сердце осажденного, обреченного стана ахейцев.
40
Позже Даэман и сам не помнил, в какую же минуту он решился выкрасть одно из яиц. Вряд ли в то время, пока спускался по веревке на дно ледяного купола, ведь тогда приходилось думать о том, как бы не соскользнуть, а главное – не попасться кому-нибудь на глаза.
Пока бежал по горячему, изрезанному трещинами полу? Но бешеные удары сердца заглушали любые мысли, кроме одной: желания достичь кратера, в котором лежали яйца. Дважды, завидев за ближними струями дыма деловито пробегающих калибано, мужчина падал навзничь и пережидал. Всего лишь минуту спустя его рубашка на животе и брюки обуглились бы, а жаркое дно купола непременно сожгло бы искателю приключений ладони, если бы не спасительная термокожа под обычной одеждой. Припустив со всех ног, сын Марины достиг заветной чаши, немного отдышался и проворно вскарабкался по двенадцатифутовой стенке – к счастью, неровный голубой лед позволял держаться и без помощи саморезов.
Шипящий кратер внутри большого кратера, один из дюжины в этом соборе, был до краев наполнен человеческими черепами. Многие раскалились докрасна, и между ними змеились зловонные струйки серных испарений. С другой стороны, смрадная пелена прикрыла кузена Ады, когда он прыгнул на гору из черепов, чтобы лучше рассмотреть яйца Сетебоса.
Овальные, серовато-белесые, длиной около трех футов, они словно пульсировали живой энергией изнутри. Двадцать семь штук насчитал Даэман только в этом одном гнезде. Кроме ряда из мертвых голов, кладку окружала некая липкая синевато-сизая слизь. Стараясь не поднять головы над краем кратера, мужчина подобрался так близко, насколько смог.
Тонкие полупрозрачные скорлупки струили слабое тепло. Некоторые мерцали ярким блеском, прочие едва отсвечивали в середине белыми язычками пламени. Сын Марины опасливо протянул руку. Голова закружилась от необъяснимого чувства, как если бы странная нестабильность просочилась через скорлупу и термокожу прямо в его плоть. Даэман поднял одно из яиц, прикинул вес.
Двадцать фунтов или около того.
«Что дальше?»
А дальше предстояло бегом отступать, спешно подниматься по веревке, выбираться наружу из ледяного лабиринта, искать дорогу к авеню Домансиль и возвращаться к факс-узлу Охраняемого Льва. В Ардисе ждут новостей, и это срочно.