Олимп

Симмонс Дэн

– Да попросту в ошеломительной сложности человеческого сознания.

Орфу развернул свой панцирь на сто восемьдесят градусов, включил реактивные сопла, и давние приятели полетели в обратный путь – навстречу посудине, мостику, кратеру Стикни, навстречу призрачной, но притягательной безопасности. Пока они вращались, Манмут чуть не свернул шею, разглядывая красную планету над головой. Ему вдруг показалось – и весьма убедительно, – будто Марс немного приблизился. Фобос продолжал движение по орбите, так что Олимп и вулканы Фарсиды уже почти скрылись из виду.

– Ты когда-нибудь

задумывался, чем отличается наша печаль от… скажем… грусти Хокенберри? Или Ахилла? – спросил иониец.

– Ну, не то чтобы задумывался… – откликнулся товарищ. – Наш схолиаст одинаково тоскует как из-за утраченной памяти о прежней жизни, так и из-за смерти своей жены, друзей, студентов и так далее. Этих людей разве поймешь. Впрочем, и наш профессор – всего-навсего восстановленный кем-то человек, воссозданный на основе ДНК, РНК, собственных книг и неизвестно каких еще гадательных программ. Что же до быстроногого – если он захандрит, то пойдет и прикончит кого-нибудь. А лучше целую свору кого-нибудь.

– Жаль, не довелось полюбоваться на его сражение с богами, – промолвил краб. – Судя по твоим рассказам, резня была еще та.

– Точно, – подтвердил европеец. – Я даже перекрыл случайный доступ к этим воспоминаниям. Они чересчур неприятны.

– Это напомнило мне еще одну любопытную особенность Марселя, – произнес Орфу, вводя соединяющие крючья в толстую шпионскую обшивку: приятели как раз опустились на верхушку космической посудины. – Мы обращаемся к неорганической памяти, как только информация, сохраненная в нейронах, вызывает сомнения. Людям же остается полагаться на сложную, запутанную массу химически управляемых неврологических архивов, субъективных и окрашенных излишними эмоциями. Как они вообще могут доверять своим воспоминаниям?

– Понятия не имею, – покачал головой Манмут. – Но если Хокенберри полетит, у нас появится возможность уяснить, как работает человеческий разум.

– Знаешь, это ведь не то же самое, что сесть втроем и задушевно потолковать, – предостерег иониец. – Сначала – резкое повышение гравитации, потом еще более трудное снижение, и к тому же на корабле соберется куча народа: самое меньшее дюжина представителей Пяти Лун и сотня бравых воинов-роквеков.

– Ого, так мы готовы к любым неожиданностям?

– Вот уж сомневаюсь, – пророкотал Орфу. – Оружия на борту хватит испепелить Землю до головешек, это правда. Но только до сих пор наши планы с горем пополам поспевали за меняющейся действительностью.

На европейца навалилась знакомая тоска: нечто похожее было во время полета на Марс, когда капитан «Смуглой леди» проведал о секретном оружии, спрятанном на корабле.

– Ты иногда скорбишь о гибели Короса III и Ри По так же, как твой Марсель грустил по усопшей? – спросил он товарища.

Антенна чувствительного радара чуть наклонилась к маленькому моравеку, словно пытаясь прочесть выражение его лица. Однако Манмут человеком не являлся и, разумеется, никакого выражения не имел и в помине.

– Не совсем, – ответил гигантский краб. – До миссии мы даже не были знакомы, да и летели в разных отделениях. Пока Зевс не… добрался до нас. По большей части я слышал лишь голоса, звучавшие по общей линии. Хотя время от времени я залезаю в банки памяти, чтобы взглянуть на их изображения. Из уважения к покойным, полагаю.

– Ага, – согласился Манмут; он и сам частенько так делал.

– Знаешь, что сказал Пруст о разговорах?

Любитель Шекспира удержался от очередного вздоха.

– Ну и что же?

– Он написал: «Когда мы с кем-нибудь беседуем… это уже не мы говорим… мы подгоняем себя под чужой образец, а не под свой собственный, разнящийся от всех прочих». [4]

– Значит, пока мы с тобой беседуем, – Манмут перешел на персональную частоту, – в действительности я подгоняю себя под шеститонного, безглазого и многоногого краба с помятым панцирем?

– Мечтать не вредно, – пророкотал Орфу Ионийский. – «И все ж должно стремленье превышать возможности – не то к чему нам небо?» [5]

4

М. Пруст. «Под сенью девушек в цвету».

5

Р. Браунинг. «Андреа дель Сарто». Перев. М. Донского.

9

Пентесилея ворвалась в Илион через час после рассвета. За нею, держась на расстоянии двух лошадиных крупов, несся отборный отряд из сестер по оружию. Невзирая на раннюю пору и стылый ветер, тысячи горожан высыпали на стены и на обочины дороги, ведущей от Скейских ворот ко временному дворцу Приама, посмотреть на царицу амазонок. И все ликовали так, словно та привела на подмогу многотысячную армию, а не дюжину своих подружек. Люди в толпе махали платками, бряцали копьями о кожаные щиты, плакали, кричали «ура» и бросали цветы под копыта коней.

Пентесилея принимала поклонение как должное.

Деифоб, сын Приама, брат Гектора и почившего Париса, известный целому свету в качестве будущего супруга Елены, встречал амазонок у стен Парисова дворца, где в настоящее время пребывал Приам. Видный мужчина крепкого телосложения, в сияющих доспехах и алом плаще, в золотом шлеме с пышным хвостом, он неподвижно стоял, скрестив на груди руки. Потом, салютуя гостье, воздел одну ладонь.

За его спиной строго навытяжку замерли пятнадцать человек из личной царской охраны.

– Добро пожаловать, Пентесилея, дочь Ареса и царица амазонок! – провозгласил Деифоб. – Приветствуем тебя и двенадцать твоих воительниц. От имени всего Илиона примите благодарность и глубокое почтение за то, что явились помочь нам в битве с богами Олимпа. Пройдите в чертоги, омойте прекрасные тела, примите от нас дары и познайте истинную глубину признательности и гостеприимства троянцев. Доблестный Гектор непременно приветствовал бы вас лично; к сожалению, он лишь недавно забылся сном, ибо всю ночь провел у погребального костра погибшего брата.