Олимпия Клевская
Шрифт:
Тем не менее сухой, пронизывающий холод предвещал ясный полдень. В это самое утро, около полудня король должен был вернуться в Рамбуйе со всей своей свитой.
Слабый свет этой зари уже просочился в окна обеденной залы, когда Майи вышел из своего рода летаргического состояния, в которое его погрузил план капитана гвардейцев.
Огонь погас; слуги притихли или отправились спать.
Майи потряс головой, будто хотел выбросить оттуда всю мглу, которой наполнил ее герцог, и поднялся к Олимпии.
Он
Но она сидела на софе, вытянув ноги к камину, где огонь мало-помалу угасал, в то время как догорающие свечи таяли, стекая каплями на подсвечники из позолоченного серебра.
Олимпия даже не дремала: ее глаза были широко раскрыты.
Для Майи это было новым ударом.
Взглянув на молодую женщину, он был поражен тем, как искажены ее черты.
— Уже встали? — спросил он.
Олимпия, не пошевельнувшаяся, когда она услышала, что вошел граф, теперь медленно повернула голову.
— Еще не ложилась, лучше сказать.
— Как? Вы не ложились спать?
— Нет.
— Почему? — вскричал Майи. — Боже мой, Олимпия, вам плохо?
— Мне не плохо.
— Тогда почему вы не ложитесь?
— Я не легла потому, что вы мне этого не приказывали! — произнесла она.
— Не приказывал? — повторил Майи.
— Ну да, я же боюсь оказать неповиновение; разве вы не мой покровитель? Руки графа де Майи бессильно повисли вдоль тела, а голова тяжело склонилась на грудь.
— О! — пробормотал он. — Жестокая, безжалостная вы женщина, как вы неутомимы в стремлении заставить меня почувствовать, что в ваших глазах я тиран!
Олимпия не ответила ни слова.
— Значит, вы больше меня не любите, Олимпия? — воскликнул он, и в его голосе прозвучала искренность неподдельной муки. — О! Как я люблю вас!
— Луи, — промолвила она, — у меня в сердце открытая рана, а вы не обращаете на нее внимания. Будьте же бережны к ней, к этой ране.
— Какая рана?
Олимпия горько улыбнулась.
— О! — вскричал Майи, впервые подумав о таком. — Я трепещу, мне страшно понять вас.
— Я вам говорила, граф, не надо ее углублять.
— Вы сохранили любовь… к этому…
— Ни слова больше.
— Вы еще любите этого Баньера!
— Граф, если я такого не говорю, не говорите и вы.
— Напротив, поговорим об этом, Олимпия. Вы любите этого человека, этого лицедея, этого солдата?
— Какая вам разница, люблю я его или нет, если он меня больше не любит? Майи уже готов был закричать: «Да он все еще влюблен в вас! Ведь он в Париже! Он вас разыскивает!», когда он внезапно понял, кто самый грозный из его соперников.
Итак, нужно оставить Олимпию в убеждении, что Баньер далеко от нее.
— Олимпия, — сказал он, — без вас я не мыслю своего существования, без вас ничто в мире для меня не имеет цены. Не отнимайте
— Да, я верю, что вы любите меня.
— Так вот, Олимпия, если вы верите в мою любовь, скажите мне, что и вы тоже меня любите, что не только любите, но и предпочитаете всем, что вы не потерпите ничьих домогательств, кроме моих. О, мне так нужно, чтобы вы говорили это, чтобы вы были нежны ко мне! Как знать, быть может, вся моя жизнь держится на этой ниточке.
— Осчастливить вас, самой не будучи счастливой? Вы этого просите? Строго говоря, такое возможно.
— Если такое возможно, не отказывайте мне в этом.
— Такова любовь эгоиста.
— Всякая любовь такова.
— Граф, — сказала Олимпия, — я постараюсь сделать вас счастливым.
— Послушайте, это еще не все.
— Что такое? Говорите.
— Ваша благосклонность ко мне может натолкнуться на препятствия, милый друг.
— Какие препятствия?
— Предположим, что власть, которая сильнее моей, пытается оспаривать мое право на обладание вами.
— Оспаривать у вас право на меня?
— Да.
— Насильственно?
— Насильственно в том смысле, что наперекор моей воле.
— И моей тоже?
— Что до этого, я не вполне уверен, Олимпия.
— Но кто же осмелится требовать от женщины любви, которую она не хочет ему дарить?
— Откуда мне знать?
— Тот, кто стал бы действовать так, был бы последним из людей.
— Или первым.
Олимпия пристально взглянула на Майи.
— А! — обронила она.
— Вы поняли?
— Возможно.
— Тогда тем лучше, вы меня избавляете от мучительных подробностей.
— В тот день я играла в «Британике», не так ли?
— Вы на верном пути, Олимпия.
— И некто нашел меня красивой?
— Именно.
— И этот некто могущественнее вас?
— Он могущественнее, чем я, вы верно сказали.
— Этот некто — король?
— Король.
Актриса пожала плечами:
— Вот еще! Какое вам дело до этого, граф?
— Олимпия, это станет мукой всей моей жизни. Король красив, любезен, молод.
— Король молод — значит, он не прикажет ничего, что будет походить на насилие. Чтобы отравить Британика и взять Юнию силой, нужно быть Нероном.
— Да, но допустим, что Юния любит Нерона.
— Можно допустить, что Юния любит Нерона, но не надо допускать, что Олимпия любит Людовика Пятнадцатого.
— Но, в конце концов, если на вас попробуют воздействовать…
— Как?
— Страхом.
— Страхом?
— А если вам станут угрожать Бастилией?
— Граф, в том положении, в каком я оказалась, ничто не может быть для меня сладостнее, чем строгое заточение, если только не полная независимость.