Олимпия Клевская
Шрифт:
— Она слишком уродлива.
— Номер девятый, монсеньер: Диана Аделаида, третья сестра.
— Почти ребенок.
— В таком случае не буду говорить о четвертой сестрице Гортензии Фелисите, номер десятый.
— Вы правы, герцог.
— Умолчу и о Мари Анн, пятой сестре, прекрасной девушке, говорят, уже несколько обольщенной маркизом де Ла Турнелем.
— Герцог, если пятую мадемуазель де Нель уже обольстили, оставим Мари Анн, пятую из сестер де Нель, не будем предлагать ее королю. От мужей
— Монсеньер, вы меня мудро наставляете, однако номера в моем списке уже кончаются, а мы так ничего и не решили.
— Но, герцог, быть может, мы слишком поторопились отвергнуть тот седьмой номер?
— Вы имеете в виду госпожу де Майи, Луизу Юлию?
— Супругу Луи Александра де Майи, любовника мадемуазель Олимпии Клевской.
— С вами беседовать — одно удовольствие, монсеньер; памяти, подобной вашей, ни у кого не встретишь.
— Что правда, то правда, герцог; мне порой говорят, что в этом смысле я немного похож на вашего двоюродного деда-кардинала.
— Монсеньер, — заметил Ришелье суховато, — мне мудрено об этом судить: я никогда не видел моего деда, а вас вижу.
Эта обоюдоострая сдержанность могла сойти за тонкую лесть.
Флёри понял ее именно так и оживился.
— Итак, вернемся к госпоже де Майи, — произнес герцог.
— В виде пробы.
— О, разумеется! Что до меня, монсеньер, я на сей счет не имею сложившегося мнения.
— Герцог, она ведь тощая.
— Что вы имеете в виду, монсеньер? — спросил Ришелье, сохраняя леденящее хладнокровие.
— Тощей, мой любезный герцог, я называю женщину, которая с первого взгляда…
— Ну же, монсеньер, говорите.
— Я вас не шокирую?
— Вовсе нет, нисколько. Я весь внимание.
— Так вот, — продолжал кардинал, — женщину, которая, когда на нее посмотришь спереди…
— А как же каноны, монсеньер? Вспомните о канонах!
— Увы! Да…
— Что же, монсеньер, я вам отвечу.
— О, я полагаю, что госпожа де Майи — одна из немногих во Франции, кому так идет парадное платье.!
— Это кое-чего стоит.
— Я думаю!
— В глазах молодого короля, отнюдь не равнодушного к нарядам.
— Да, действительно!
— Умение хорошо носить платье, это, монсеньер, одно из самых многообещающих умений.
— Платье — лишь красивая листва, а как насчет самого дерева?
— Э, монсеньер! Когда дело касается такой женщины как та, о которой мы говорим, не стоит совать палец между деревом и его корой.
— Признаю! Согласен!
— А вот руки хороши до чрезвычайности!
— Сказать по чести, как поглядишь на них, кажется, будто видишь волшебные веретена или персты Авроры.
— Кожа перламутровая, прозрачная, и под ней струится алая, благородная кровь.
— О, не буду этого отрицать.
— Глаза
— Не покидайте лица, герцог!
— Рот алый, горячий!
— А зубы, сказать по правде, жемчужные.
— И этот легкий черный пушок, из-за которого в уголках рта как будто притаилась вечная улыбка…
— Он такого же цвета, как брови, — эбеново-черный!
— А вы заметили, каковы ее волосы у самых корней?
— У основания шеи, не так ли?
— Да, на затылке.
— А родинки на лбу?
— Их у нее семь.
— Согласно канонам красоты.
— Лоб великолепен.
— И непритязателен.
— Да, это лоб красавицы, а не умницы.
— А-а! Подробность важная!
— И знаете, монсеньер, мне пришла в голову одна мысль.
— Говорите.
— Вы сказали, что она тощая.
— Ну, послушайте, ведь в самом деле, этот девический бюст…
— Монсеньер, судя по всему, вы не обращали внимания на ее плечи.
— А, так, значит, плечи хороши?
— Монсеньер, они не просто хороши, они круглые, полные.
— Ах, герцог…
— Отбросьте недоверие! Сами посмотрите. Черт возьми! Вам стоит лишь последовать в этой малости примеру святого Фомы: он вложил персты в рану на боку Спасителя нашего, а вам достаточно лишь позволить взору скользнуть под…
— Герцог, герцог, вы забываете о канонах!
И епископ расхохотался совсем по-раблезиански.
— Я настаиваю на этом пункте, монсеньер, и знаете, почему?
— Узнаю, если вы мне скажете.
— Потому что полные плечи у молодой женщины — безошибочный признак.
— Признак чего?
— Здоровья, будущности.
— Будущности? Вот еще! Какая-то брахиомантия! Уж не ваш ли венский колдун вас этому научил?
— Нет, монсеньер; речь идет не о духовной будущности, а о физической. Женщина, которая при юношеской худощавости имеет пышные плечи, к зрелым годам станет очень красивой.
— Э-э, герцог, какие у вас познания в физиологии!
— Не без того, монсеньер.
— Стало быть, вы не видите ни малейших причин беспокоиться за физическую будущность Луизы де Майи?
— Монсеньер, а ее ножки вы видели?
— Я о них слышал, но моя репутация…
— Монсеньер, это ножки, подобных которым мне видеть не приходилось. А между тем, как вы знаете, самые красивые ножки у парижанок, и я прожил в Париже всю жизнь, пока меня не отправили в Вену.
— А, прекрасно, герцог! Ножки послужат для короля весьма сильным средством, побуждающим к действию. Всякий раз, когда король ездит на охоту, он прячется под деревом возле охотничьего павильона, чтобы, оставаясь незамеченным, посмотреть, как дамы сходят с коней либо забираются в седло.