Олимпия Клевская

Дюма-отец Александр

Ударами хлыста она била по листьям деревьев, а ее прекрасные волосы развевались на ветру. Подол ее платья, то и дело цепляясь за стремя, приподнимался, и тогда можно было увидеть прелестную ножку в охотничьем башмачке из голубого атласа.

Король отшатнулся от окна. Графиня была уже совсем близко, и он, едва дыша, рухнул на ложе отдыха, осененное большим шелковым балдахином.

Ришелье бросился вон из комнаты. Король слышал, как размеренный топот скачущих лошадей приблизился вплотную и замер.

Так прошло минут

пять, и к королю, решившему, что опасность миновала, начала постепенно возвращаться отвага, он перевел дыхание.

Но вдруг дверь отворилась и Ришелье, встав на пороге, произнес:

— Государь, вашему величеству угодно согласиться принять визит госпожи графини де Майи?

— Графиня! — вскрикнул Людовик XV.

— Входите, сударыня, — произнес герцог.

Король в ужасе попятился, забившись в дальний темный угол комнаты. Луиза, бледная, с глазами, полными томной неги, со стесненной грудью, явилась светозарным чарующим видением в солнечном луче, который угас, когда герцог, уходя, закрыл за собой дверь.

Она поклонилась и застыла на пороге, растерянная, не поднимая глаз. Король не двигался и не издал ни звука.

Прошла минута, равная столетию, и г-же де Майи пришлось вспомнить, что она подданная, а Людовик XV король.

Значит, ей следовало самой подойти к нему.

Она сделала шаг вперед, снова поклонилась и дрожащим голосом пролепетала:

— Ваше величество…

И замолчала, ожидая королевского слова.

Но монарх оставался нем.

Тогда Луиза, поискав его глазами, обнаружила короля стоящим в углу, окаменевшим от смущения и тщетных попыток хоть немного успокоиться.

Сделав над собой отчаянное усилие, графиня продолжала:

— Государь, я пришла, чтобы покорнейше поблагодарить за милость, которую ваше величество мне оказали, почтив мою семью этим назначением в посольство; вследствие чего я и позволила себе явиться сюда, чтобы выразить мою признательность.

Король кивнул, не покидая своего угла.

Луиза чувствовала, как замирает ее сердце.

Оно так колотилось, что стук его был слышен в ничем не нарушаемой тишине вокруг.

Графиня стояла перед ним, но бледные трясущиеся губы короля не произнесли ни слова.

В ожидании этого слова или хотя бы ободряющего жеста она так простояла десять минут.

Но король, вместо того чтобы подойти к ней, вжимался спиной в стену, стараясь отступить еще дальше.

Наконец, леденея от стыда и отчаяния, не в силах ничего более придумать, умирая от любви и сгорая в лихорадке, Луиза, чья гордость начала бунтовать, в последний раз отвесила королю поклон и вышла, не произнеся больше ни звука, с лицом, залитым слезами.

У подножия лестницы, по которой она, спотыкаясь, сошла вниз, ее поджидал герцог.

Он взял ее за руку, потом обнял с игривым видом:

— Графиня, позвольте мне быть первым из тех, кто принесет вам свои поздравления!

— Герцог,

я обесчещена! — вскричала г-жа де Майи с таким странным выражением, что Ришелье повнимательнее всмотрелся ей в лицо и все понял.

— Ох! — простонал он. — Ох, графиня!

Тут г-жа де Майи вкратце поведала ему об ужасном оскорблении, которое она только что перенесла.

— Что вы хотите, графиня, — сказал Ришелье, — это самый настоящий Иосиф. Проклятье! Я-то думал, у вас ума побольше, чем у жены Потифара… а у вас оказалось его еще меньше… Та дура хоть одежду на нем разорвала… А вы, графиня, вы даже пальцем не пошевельнули.

Не в силах больше его слушать, г-жа де Майи пустилась бежать, закрыв лицо руками, чтобы скрыть слезы.

LXXXV. ПЕКИНЬИ, ПОХОЖЕ, ВЕЗЕТ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ГОСПОДИНУ ДЕ РИШЕЛЬЕ

Ришелье приблизился к королю с недовольным видом. Молчание в подобных обстоятельствах было лучшим из всех возможных выговоров.

Заговорить он не осмелился: король, вероятно, был так зол на себя, что, дай только повод, охотно выместил бы раздражение на своем наперснике.

Да к тому же это было бы довольно затруднительно. Что тут скажешь, если ни одиночество, ни страсть, ни его двадцать лет ничего не сказали этому юноше?

Итак, Ришелье, войдя, отвесил поклон и замер в ожидании.

Он стоял точно на том же месте, которое только что покинула Луиза де Майи.

Король в своем углу успел сесть и обхватить голову руками.

— А! — произнес он. — Вот и вы, герцог.

— К услугам вашего величества.

— Что ж! Если вы не против, поедемте. Выглянув в окно, Ришелье подал знак.

— И отправимся к королеве, — продолжал Людовик, — ведь она, возможно, обеспокоена, что не видела нас сегодня утром.

Подобная фраза говорила о том, что властитель ревниво хранит свою тайну и подступиться к нему трудно. Ришелье почувствовал, что его хотят поставить на место, притом место весьма невысокое.

Он отступил, пропуская короля вперед, дал сторожу два луидора и вскочил в седло.

За Людовиком XV он последовал шагах в тридцати, не более, отчего монарху было весьма не по себе.

Сам же Ришелье хранил на губах легкую язвительную усмешку, чем отчасти вознаграждал себя за невозможность высказать то, что было у него на уме. Эта усмешка выражала примерно четверть его помыслов.

Но Ришелье не пришлось долго торжествовать. В конце аллеи, возле пруда, он заметил отряд рейтаров, который, по видимости, патрулировал здесь ради безопасности короля, на самом же деле вел наблюдение в интересах всадника, который расположился дозором под сенью деревьев.

То был Пекиньи: завистливый, как все придворные, он узнал, что герцогу де Ришелье досталась привилегия сопровождать Людовика XV, и желал, по крайней мере, выяснить, чего ждать от их совместной поездки.