Шрифт:
1
В Объединенной телестудии высоко ценили так называемую “широту обзора”, и из председательских апартаментов на самой макушке башни, венчающей От-Билдинг, обзор в любом направлении был настолько широк, насколько позволяло марево промышленных испарений. На окнах апартаментов шторы узорчатого полотна, залитые светом скрытых прожекторов, неустанно колыхались от легкого весеннего дуновения скрытых вентиляторов, согревались скрытыми
У председателя шло совещание. Об этом событии всю Объединенную телестудию оповестили светящиеся экранчики. “У Р.П. совещание”, – сверкали они повсюду, куда ни повернешься, и везде – в холле, в гараже, в столовой – можно было оценить новость по достоинству. Один такой экранчик на радость собравшимся высокооплачиваемым сотрудникам мерцал и в приемной председателя. Из своего закутка выпорхнула председательская секретарша и шестой раз не без тайного злорадства окинула всех взглядом.
– Пойду опять напомню Эр-Пэ, что вы здесь, – сказала она любезно.
Она тихонько постучалась в председательскую дверь и нырнула внутрь. По кабинету, заложив руки за спину, медленно выписывал круги Ротемир Пошлак; в струящемся из окон солнечном свете мягко поблескивала его изысканно седая шевелюра.
– Эр-Пэ! – обратилась к нему секретарша. Не удостоив ее взглядом, не повернув головы, мистер Пошлак высвободил из-за спины руку и знаком приказал секретарше удалиться. Он совещался с сэром Прествиком Ныттингом, действительным членом правления Объединенной телестудии, ответственным за общественную, общечеловеческую и культурную стороны дела. Сэр Прествик, маленький, грустный, вялый, сидел посреди кабинета в мягком вертящемся кресле и наподобие подсолнуха медленно обращался вокруг собственной оси, чтобы все время оставаться лицом к председателю.
Мистер Пошлак остановился и рассеянно колупнул на картине Поллока густо наложенную краску.
– Еще одно, – сказал он. – Кто у нас сейчас ставит “Обхохочешься”?
– Корбишли, – ответил сэр Прествик.
– Ага. Так вот, ступайте к нашему другу Корбишли и сообщите ему, что вчера во время вечерней передачи у лорда Мимолея галстук сбился под самое ухо.
– Сообщу, Эр-Пэ.
– Разъясните, что я не критикую ни техническую, ни художественную сторону спектакля.
– Ни техническую, ни художественную сторону.
– Я не прикидываюсь настолько компетентным, чтобы критиковать эти стороны наших постановок. До сих пор не прикидывался и вряд ли когда-нибудь начну. Я знаю свои возможности, Прествик. У меня под рукой достаточно специалистов, чтобы судить, выдерживают ли наши постановки конкуренцию с точки зрения технической, художественной и моральной. Этим специалистам я целиком и полностью доверяю. Сообщите это Корбишли.
– Не премину, Эр-Пэ.
– Но если у мужчины галстук сбился на сторону или у женщины высунулась бретелька, то в этом я разбираюсь. И в нашей постановке такого не потерплю.
– Совершенно согласен, Эр-Пэ.
– На мелочи у меня глаз наметан, Прествик, глаз наметан на мелочи.
– Безусловно, Эр-Пэ.
– Я не прикидываюсь специалистом в области телевидения. Я не прикидываюсь, будто много смыслю в торговле или финансах. Но я категорически утверждаю, что на мелочи у меня глаз наметан.
– На мелочи глаз наметан.
– Вот тайна успешного руководства, Прествик. Следите за мелочами, а крупное само за себя постоит.
– За себя постоит. Точно.
– По-моему, сотрудники меня за это уважают, а по-вашему?
– Конечно уважают, Эр-Пэ.
– По-моему, тоже. По-моему, тоже.
Мистер Пошлак умолк и пригладил великолепную седую шевелюру. Такая операция помогала ему думать, а в этот процесс он верил свято. Как-то раз он даже сказал сэру Прествику:
– Если бы меня попросили дать в одном слове наставление юношеству, вы знаете, Прествик, какое это было бы слово?
– Какое? – спросил тогда сэр Прествик.
– Думайте, Прествик. Думайте.
– Не знаю, Эр-Пэ. Мелочи?
– Нет, Прествик. Думайте.
– Э-э… смелость?
– Да нет же. Думайте.
– Ума не приложу, Эр-Пэ. Дерзание?
– Ради всего святого, Прествик, что с вами творится? Думайте!
– Принципиальность? Верность? Руководство?
– Думайте, Прествик! Думайте, думайте, думайте, думайте! Когда произошел этот разговор? Кажется, когда у сэра Прествика предпоследний раз обострилась язва двенадцатиперстной.
– Так кто же у нас сейчас ставит “Обхохочешься”? спросил обстоятельный мистер Пошлак.
– Корбишли, Эр-Пэ.
– Ах, Корбишли. Так сообщите ему, Прествик, ладно?
Сэр Прествик черкнул в блокноте “Сообщить Корбишли”, и полностью его заметки по обсуждаемому вопросу выглядели теперь так: “Сообщить Корбишли. Сообщить Корбишли. Сообщить Корбишли”. Едва слышный стон украдкой вырвался из-под его усов. Сэр Прествик был несчастен.
Его назначили в правление Объединенной телестудии после того, как он получил титул баронета за заслуги перед Англией в области общественных сношений; заслуги состояли в том, что из всех специалистов по общественным сношениям к моменту раздачи наград удалось найти одного-единственного деятеля, который не вел себя предосудительно с моральной точки зрения, так как лежал под наркозом в больнице; это и был Прествик. Для начала его сделали ответственным за общественные сношения. Но оказалось, что общественные сношения неразрывно связаны с культурными, то есть с отношением мистера Пошлака к культуре, а культурные сношения незаметно переходили в общечеловеческие, то есть в отношение мистера Пошлака ко всему человечеству, кроме общественности, которая подпадает под сношения общественные. От напряженной работы сэр Прествик буквально таял на глазах.
– И еще одно, – сказал мистер Пошлак. – Сегодня утром в кабине лифта я насчитал пять окурков и четыре спички. Что вы об этом думаете?
– Должно быть кто-то прикурил от зажигалки, Эр-Пэ, ответил сэр Прествик.
Мистер Пошлак остановился как громом пораженный и смерил сэра Прествика глазом, наметанным на мелочи.
– У вас что, живот болит, Прествик?
– Да собственно, знаете, Эр-Пэ…
– Если вам трудно работать, так и скажите. Всегда могу обойтись собственными силами.