Оловянные солдатики
Шрифт:
Порой и самому Мак-Интошу испытательный резервуар напоминал бассейн для плавания. Летом Мак-Интош изредка нырял туда с портала, прямо в одежде, и плавал допотопными саженками взад и вперед под уважительные шуточки подчиненных. Делал он это, чтобы доказать собственную непосредственность и легкомысленное пренебрежение условностями, и еще потому, что в гардеробной у него висел запасной комплект одежды; да кроме того, вислое брюхо меньше угнетает, когда ты в костюме.
– Майна, – распорядился Мак-Интош. Подъемный кран развернул над водой плот и начал его опускать.
Все усилия своего отдела Мак-Интош сосредоточил на самаритянской программе. Этическая проблема в ее чистом виде, как он себе представлял – это двое на плоту, выдерживающем только одного, и он все старался построить автомат, который разработал бы четкий алгоритм этичного поведения для таких обстоятельств. Первая модель, “Самаритянин-1”, прыгала за борт с величайшей охотой, но прыгала ради спасения любого предмета, оказавшегося рядом с ней на плоту, от чугунной болванки до мешка мокрых водорослей. После многонедельных жарких препирательств Мак-Интош согласился, что недескриминированная реакция – явление нежелательное, забросил “Самаритянина-1” и сконструировал “Самаритянина-2”, который жертвовал собою ради организма хотя бы уж не менее сложного, чем он сам.
Плот замер, медленно раскручиваясь в нескольких метрах над водой.
– Пошел! – крикнул Мак-Интош.
Плот ударился о воду с отрывистым всплеском, похожим на выстрел. Синсон и “Самаритянин” не дрогнули. Постепенно плот выровнялся, его начали захлестывать небольшие волны. Вдруг “Самаритянин” подался вперед и ухватил Синсона за голову. Четырьмя экономными движениями он измерил габариты Синсонова черепа, затем помедлил, вычисляя. Наконец, после заключительного щелчка, автомат боком скатился с края плота и без колебаний затонул на дне резервуара.
– Спаси его, господи! – приказал Мак-Интош молодому человеку в плавках, стоявшему наготове возле самой воды. Господи нырнул и обвязал затонувшего “Самаритянина” канатом.
– Отчего бы не привязывать к нему канат до того, как он кувыркнется за борт? – спросил Голдвассер.
– Он не должен знать, что его спасут. Иначе решимости жертвовать собой грош цена.
– А как же он узнает?
– Да ведь “Самаритяне-2” – хитрюги. Иногда мне чудится, будто они понимают каждое наше слово.
– Они слишком низко организованы, Мак-Интош…
– Нет-нет, они проникаются доверием к людям. Поэтому время от времени я кого-нибудь не выуживаю, оставляю на дне. Надо же показать остальным, что я не расположен шутки шутить. Двоих уже списал на этой неделе.
“Самаритянина” отбуксировали к краю резервуара и перевернули вверх тормашками, чтобы вылить воду. Время от времени он испускал едва слышное тиканье и содрогался.
– Слыхали новость о новом корпусе, а? – спросил Голдвассер.
– А что такое?
– Насчет королевы.
– Нет.
– Она приезжает на открытие.
– Неужели?
Он перегнулся через поручень и проорал:
– Эй, господи! Все в порядке? Тогда готовь его к следующему рейсу.
– А теперь что будет? – спросил Голдвассер.
– Начинаем новую серию опытов – поведение относительно менее сложных организмов.
Подъемный кран опять водрузил “Самаритянина-2” на портал. На индикаторах и градуированных дисках автомата появилось нечто новое, поразившее Голдвассера.
– Вам не кажется, что у него ханжеский вид? – спросил он у Мак-Интоша.
– Да уж так всегда, стоит ему только окунуться. Мелкий конструктивный недостаток. Устраним при доводке.
– Но, Мак-Интош, если самопожертвование доставляет ему удовольствие, это ведь нельзя считать решением этической проблемы, правда?
– Не понимаю, почему бы ему не получать удовольствия от праведных поступков.
– Какая же это жертва, если приносишь ее с удовольствием?
– Да вы истый пуританин, Голдвассер! Что праведно, то праведно, а если извлекаешь удовольствие их праведного поступка, то тем лучше.
– Поступок, может, и праведный. Но, согласитесь, Мак-Интош, этически он не интересен!
Доведенные до белого каления, они пронзали друг друга взглядами. Голдвассера бесила мысль, что этот упрямый жирный тугодум в чем-то немаловажном, может быть, умнее его самого. Но, наверное, и Мак-Интоша бесила мысль о том, что в конечном итоге его здравый, неповоротливый мозг не выдерживает конкуренции с блистательным умственным аппаратом Голдвассера.
– Как бы там ни было, – сказал он, – на открытие вашего нового корпуса приедет королева.
– Надо полагать, Нунн снова нажал кнопки?
– Надо полагать, так.
– Еще раз запрягли элиту.
– Надо полагать, это значит, что вам волей-неволей придется поставить там хоть какие-то опыты.
– Ничего подобного.
– Все равно намерены бойкотировать?
– Безусловно. Я же вам говорил. И Нунну говорил. Не желаю иметь с новым корпусом ничего общего. Нечего мне там делать. Я достаточно загружен самаритянской программой. Твердишь-твердишь одно и тоже с утра до вечера.
– Будут неприятности.
– Ну и пусть.
На помост подняли увесистый мешок с песком и уложили на плоту бок о бок с “Самаритянином”.
– Майна! – рявкнул Мак-Интош.
Плот взметнулся над водой и стал без рывков опускаться. Снова наступила гулкая тишина.
– А здесь ведь логическая неувязка, – ни с того ни с сего заявил Голдвассер, и голос его загудел под самой крышей.
– Вира! – рявкнул Мак-Интош.
Всплеск воды слился с отголосками слов “неувязка” и “вира”, их пошло бросать от стены к стене, от резервуара к потолку. Пока плот восстанавливал равновесие, “Самаритянин” и мешок бесстрастно созерцали друг друга. Когда плот стало захлестывать, “Самаритянин” ухватил мешок и попытался измерить объем его черепа. Он сделал было свои четыре экономных движения, но, сбитый с толку не похожей на череп формой мешка, помедлил, принял какое-то решение, задумчиво пожужжал и замер в неподвижности.