Омут памяти
Шрифт:
Настроение было препоганое. Долго судили-рядили, пытаясь поточнее оценить ситуацию, найти выход из положения. Нервничали. Наконец коллегия "заговорщиков" поручила мне пойти к Михаилу Сергеевичу и предложить ему немедленно вылететь в Вильнюс, дать острую оценку случившемуся и создать независимую комиссию по расследованию этой авантюры.
Горбачев выслушал меня, поразмышлял и… согласился, добавив, что вылетит завтра утром. Попросил меня связаться с Ландсбергисом и спросить его мнение. Я позвонил в Вильнюс, Ландсбергис поддержал идею. Договорились о том, где Горбачев будет выступать. За подготовку речей взялся Игнатенко. Он был в то время пресс-секретарем Горбачева.
Однако
Мы поохали-поахали и разошлись. Я от расстройства уехал в больницу, а перед этим дал интервью, в котором сказал, что случившееся в Вильнюсе — не только трагедия Литвы, а всей страны. Добавил, что не верю в местное происхождение стрельбы. С тех пор и попал под особенно тяжелую лапу КГБ. В конце концов Крючкову удалось отодвинуть меня от Горбачева. В откровенно наглом плане все началось с Вильнюса, до этого малость стеснялись.
Авантюра провалилась, Крючков струхнул, он понимал, что Горбачев мог организовать настоящее расследование. Вот когда надо было с треском снять Крючкова с работы. Это было бы реальное сотворение истории. Горбачев на это не пошел, что и вдохновило всю эту рвань на подготовку августовского мятежа.
Через пару дней мне в больницу позвонил Примаков и сказал, что Михаил Сергеевич наконец-то принял решение о проведении пресс-конференции и просит меня приехать на нее. Это было в 20-х числах января. Евгений Максимович добавил, что лично он советует приехать, Горбачев выглядит растерянным и чувствует себя совершенно одиноким. Я поехал.
Содержание выступления было нормальным, но, как говорят, дорого яичко ко Христову дню. Слова Горбачева не смогли убедить собравшихся, ибо запоздали. Общественное мнение было уже сформировано. Президент оказался в серьезном проигрыше. Более того, в зале витало подозрение, что Михаил Сергеевич знал о замышлявшейся провокации. Уверен, что эта дезинформация была запущена специально.
Так всегда бывает на крутых поворотах истории, когда поведению лидера недостает определенности. Михаил Сергеевич так и не смог понять, что ситуация после Вильнюса резко изменилась. Она требовала решительных действий по многим, если не по всем, направлениям. События за окнами Кремля понеслись буквально вскачь, а в делах не произошло принципиальных изменений. Появилась возможность пойти вперед широким шагом, а вместо этого — топтание на месте. Перестройка уперлась в бетонную стену партгосаппарата и силовых структур. Разрушение этой стены Горбачев все время откладывал, дождавшись того, что КГБ и его высокопоставленная агентура в партии сами пошли на мятеж и устранили Горбачева от власти.
Михаил Сергеевич так и не смог проникнуть в суть новой ситуации, понять ее и оценить стратегически. В это время только кардинальные решения с открытой опорой на демократические силы могли спасти положение. Вместо этого Горбачев, будучи в Белоруссии, обрушился на демократов, повторив ярлык политических зубодеров: "так называемые демократы". Я до сих пор не знаю, кто готовил ему эту речь. Своим выступлением в Минске он проделал большую дырку почти в последней шлюпке Перестройки.
И тут все чаще и сильнее стали заявлять о себе иные, не лучшие особенности Михаила Сергеевича. Прежде всего отсутствие у него бойцовских качеств. Они ему особенно требовались с сентября 1990 года и до декабря 1991 года, когда, в сущности, решалась дальнейшая судьба страны и Перестройки. Однако нет худа без добра: обладай он такими качествами, да еще сильно обостренными, возможно, "югославский сценарий" называли бы сейчас "советским". Впрочем, кто его знает.
Обидно, что после Вильнюса начался заметный откат наиболее талантливой и честной интеллигенции от Горбачева. На смену, кривляясь и подхалимничая, потянулась всякая шелупонь, которая сейчас, что вполне логично, находится среди тех, кто вешает на Горбачева все мыслимые и немыслимые прегрешения. Вот так и бывает: ряженые друзья — первые предатели.
Но не только политическая качка, но и экономическая неопределенность "пожирала" судьбу Горбачева. Он в общем-то чувствовал, что схватка на экономическом фронте смерти подобна. Речь шла о необходимости вбить последние гвозди в гроб "социалистической" системы через экономику. Именно она задевала реальные интересы правящей элиты, разделила верхний эшелон власти на сторонников и противников Перестройки.
К слову сказать, интересная это порода твердолобых большевиков, приходивших к власти несколькими эшелонами после регулярно расстреливаемых Сталиным начальников. Малограмотная политически, тупая теоретически, познавшая "справедливость" социализма через привилегии и личное властное самодурство, абсолютно беспринципная, она бездарно правила и бездарно потеряла власть, так и не учуяв носом, куда дует ветер времени. О мозгах уже и говорить нечего.
Как же идет их трансформация сегодня?
Феодально-социалистические фундаменталисты, как и раньше, надеются на возврат "светлого вчерашнего", но в то же время строят себе особняки, скупают, используя старые номенклатурные связи, недвижимость, воруют сильнее прежнего, только не властвуют открыто, но именно последнее вызывает у них злобный зуд зависти и ненависти. Они хотят власти.
Как-то, будучи в Риме на научной конференции, я высказал опасение в связи с возможностью возвращения большевиков не только к корыту водки с хлебом, но и к власти.
— Этого не будет, — сказал мне один из иностранных участников семинара.
— Почему?
— Да потому, что почти все дети руководителей КПРФ и родственных с ней организаций втянуты в бизнес по самые уши, а западные спецслужбы помогают им, исходя из того, что сыновей отцы свергать не станут. Да и сами могильщики России активно вползают в предпринимательство.
Это так, но сохранение номенклатурного ядра в экономике и политике дорого обошлось стране. Бездарно растрачивались невосполнимые время и политические ресурсы, упускались возможности активных прореформенных шагов, терялось доверие к преобразованиям, открывалась дорога для последствий куда более негативных, чем те, которые могли бы иметь место при ином раскладе сил и действий, расстановке приоритетов.
Снова и снова срабатывала специфическая психология периода переходной политики, когда стальные обручи инерции сковывали руки, а раздвоенность сознания порождала страх перед возможными поворотами судьбы. Отсюда — откат демократов и заискивание перед реставраторами. То и другое выстраивало антиперестроечный ров, который все дальше отдалял президента от общества и от подлинно демократических сил и течений.