Он говорит
Шрифт:
Но всего этого, конечно, Человек, Сидевший на Подоконнике, не знал, и начал свой рассказ гениально и просто:
– Фаблио родился в семье бедного сапожника…
Старуха рыдала и выла, запрокинув голову.
Экзамен кончился».
Он говорит: «Ну, прошло много лет, и сам я стал преподавать. Учёное слово гендер многозначно, оно загадочно – как слово «фаблио», как Инь и Ян, грызущие друг другу хвосты. Оно похоже на интеллектуальное заклинание так же, как слово «фаллос». В «Записях и выписках» Гаспаров, кстати, писал о каком-то опросе про семью и брак (несомненно, этот опрос был гендерным исследованием). В этом опросе оказывалось,
2
Гаспаров М. Записи и выписки. – М.: Новое литературное обозрение, 2001. с 299. Опрос студенток о браке и семье «Аргументы и факты» 1996, к 8 марта.
С социальным полом происходит примерно тоже – понятие гендера широко, а попыток его сузить мало. Даже разговоры о границе гендерных проблем идеально предваряются фразой «Интуитивно понятно, что…».
Однажды я придумал простой вопрос о гендере в экзаменационных билетах. У меня не хватало тем, чтобы их заполнить, и во второй строчке одного из билетов я поставил просто слово «гендер».
Этот билет вытянул один неплохой молодой человек.
Он прочитал вслух в меру короткое слово, набрал воздуху в лёгкие, и начал:
– Гендер был видным немецким учёным восемнадцатого века, занимавшимся связью между природой и культурным развитием рода человеческого…
– Ну, – ответил я, – Мир велик и удивителен – тем, что он постоянен.
И рассказал присутствовавшим историю про фаблио».
Он говорит: «У меня была такая история (не помню, рассказывал ли вам). Она была про то, как я пришёл как-то к профессору Понижевскому, а у него сидели казаки. Казаков этих я не любил, потому что они были ряженые, а у одного висела на груди самопальная медаль про Линц. В австрийском городе Линце тех казаков, что воевали на стороне немцев, передали Красной Армии.
Ну, казаков это изрядно огорчило. А нынешние, в память об этом огорчении, наделали крестов.
Да только мои-то старики воевали на другой стороне.
Поэтому у меня к ним было ещё классовое чутьё.
Но только у нас была в знакомых красивая женщина, что с казаками этими якшалась.
А когда жизнь на закат поворачивает, то уж разбрасываться такими знакомствами не след.
И вот казаки приходили в гости – иногда вовсе без женщин.
Ну и в какой-то момент запели. Профессор наш любил петь, и одна красивая женщина говорила, что ад представляется в виде тысяч поющих профессоров. Запел он дурно – про то, как ехали на бричке, пострелять проклятых москалей. Всё это было ужасно, и происходило в каком-то гробовом молчании.
Понижевский пел это вдохновенно, жестикулируя и не попадая ни в одну из нот.
Казаки помолчали, а потом запели.
Были они как-то худосочны, пели несильными надтреснутыми голосами, да только всё про то, как степь нагрета солнцем, про то, что отец ушёл воевать турок, и не вернётся более.
Профессор замычал, да стих. А я чуть не заплакал, и казаков тех едва не простил – за фальшивые кресты и чужие мундиры. Даже за атамана Краснова с фон Панвицем.
Песня – это ведь молитва.
А уж если человек молится по-настоящему, то что нам за дело до их жестяных сабель, что им со смехом гнули менты при задержании».
Он говорит: «А я собак люблю. Ну, это вы помните, такая расхожая фраза, что чем больше узнаёшь людей, тем больше любишь собак.
Нет, это только фраза.
Но вопрос в том, кто заменим, а кто нет.
У многих людей есть иллюзия, что собаки заменимы.
Помер пёс, и хрен с ним.
А вот в старости всё не так – в старости ты понимаешь, что нормального пса ты уже не успеешь вырастить.
Старушку какую найдёшь, а вот пса подходящего – нет.
Когда тебе за семьдесят, ты это очень хорошо понимаешь, а вы вот не поймёте. Пока не поймёте.
В общем, с людьми масса проблем.
Я вот смотрел один фильм про ядерный апокалипсис. Земля безлюдна и пуста. Так один красивый мужчина путешествовал там с говорящим псом. Ну и, натурально, провалился в какой-то подземный город с выживальщиками.
Целый город этих сурвейверов был под поверхностью земли – и там они бродили, в своих футуристических блестящих костюмах.
Там была, среди прочих выживальщиков, упругая блондинка.
Ну, совместными усилиями, то есть, герои с ней вместе, весь фильм выбирались из негостеприимного города на поверхность.
Выбрались.
Еды нет, надо что-то делать.
И вдруг сразу показывают, как красавец идёт на закат, с псом разговаривает.
И тут зритель понимает, что упромыслили блондинку-то. Да и то – блондинки-то, поди, там ещё есть, а вот говорящего пса пойди ещё найди».
Он говорит: «Вот теперь стало очень много тестов всяких. Ну, там в журналах. Раньше-то было много кроссвордов, а тестов совсем не было. Ну, или они прятались куда-то. Кроссвордов было больше, были и такие кроссворды для особо умных, “кроссворды с фрагментами”. А были и для простых людей, так себе кроссворды. Интеллигентные люди карандашиком слова вписывали, а прочие – ручкой. Были и такие, что весь кроссворд в уме разгадывали. Так и говорили “решить кроссворд” и даже “разгадать кроссворд”.
Специальные люди их сочиняли, целая индустрия была.
А теперь что-то я их мало вижу.
Больше тестов и всяких списков.
Ну там “Шесть свойств хорошего брака”, “Семь поводов для развода”, “Восемь обидных фраз”, “Девять слов, которые она ждёт от тебя”…
Всё построено на списках.
Тоже индустрия, чего уж там.
Я помню, сидел в Главке на совещаниях. Доставал из папки листик, чистый лист – клал перед собой, и в тот момент, когда начальник начинал речь, делал первое движение ручкой. Рисовал циферку “1”, а после неё сразу ставил точку. Начинался отчёт. Потом шла какая-то загогулина, потом слова “усилить контроль”.
Потом цифра “2”.
У меня сотни таких бумажек оставалось, пока я их на даче не спалил в печке.
Пропали все мои списки.
А сейчас мне кажется, что мир постарел вместе со мной. Распались какие-то связи.
У мира вокруг меня – маразм, он ходит под себя. Слова давно не складываются в узор, не пересекаются, а лежат грудами.
Прямо как трубы и крепёж, которыми я занимался.
Лежат и ржавеют – да и Главка нашего след простыл.
Мир изменился. Но у него, этого мира, время от времени случаются просветления, и мироздание что-то вспоминает. Слабеющий ум мироздания цепляется за надписи на стене, сделанные им же – в момент угасания сознания. Эти записи пронумерованы.