Он и две его жены, Кто-то за дверью, Леди из морга
Шрифт:
– А вы что хотите?
Он обращает ко мне свой взгляд, взгляд раненного животного, и выкрикивает:
– Его жизнь! Его жизнь за жизнь Франсуазы!
Великолепная реплика.
Ну что ж, теперь мы не далеки от цели! Однако наступил подходящий момент заставить говорить в полный голос мудрость. Надо сделать вид, будто я хочу удержать эту руку, которая жаждет взяться за оружие, ибо мне ясно - чем больше я стану ее удерживать, тем воинственней она будет. И, наконец, Улисс ни на секунду не должен догадаться, что
Я говорю ему, что если он не обуздает свою жажду мести, то станет убийцей, подсудимым, осужденным.
– Вы думаете, меня это волнует?
– со злостью произносит Улисс.
– Во что он меня превратил? В жалкую развалину! Совершенно одинокого калеку! Мне плевать на свою жизнь!
Ага! Вот он и созрел! И возражаю теперь для проформы.
– Я сделаю все, чтобы помешать вам. Да и как вы отыщете этого человека? У вас нет никакого следа, ни одной зацепки. Известно лишь его имя - Поль? Какой Поль? Чем он занимается? Где живет?
Он пожимает плечами. Я знаю, что с этих пор ничто его не остановит. Теперь в его планах мщения присутствует и элемент упрямства.
– Я буду искать, я найду его след!
– вопит он.
– Мне остается в жизни хоть эта цель!
И добавляет с каким-то вожделением во взгляде!
– А что, если мы снова послушаем запись. Пленка не кончилась. Может быть, мы узнаем еще что-нибудь?
Чтобы доставить ему удовольствие, включаю магнитофон, перемотав пленку до того места, где звучит конец стихотворения:
"…На исходе наших ночей, И пью твое золото и твою тайну, Не слыша утреннюю птицу, Околдовавшую Отейль."– "Париж, 3 июня 1960 года."
И снова женский голос с лукавством произносит последнюю фразу: "Видишь, я помню даже дату!"
И снова тишина, нескончаемая тишина. Склонившись над магнитофоном, Улисс впитывает каждый звук. С шорохом крутится кассета, и кажется, так звучит сама пустота.
– Видите, говорю я, - больше ничего нет.
На этот раз хватит, поиграли; я выключаю магнитофон. Закуриваю, протягиваю пачку Улиссу.
– Вы курите?
Он отрицательно качает головой, и я замечаю, что его взгляд обрел странную неподвижность.
Одна строчка стихотворения преследует меня, и я произношу ее вслух:
– "И я пью твое золото и твою тайну…" Неплохо. Подумать только, да вы были настоящим поэтом!
Улисс с силой сжимает кулаки так, что синеют костяшки пальцев.
– Поэт убит!
– глухо произносит он.
– Моя голова пуста! Я хочу лишь одного - крови!
Он разжимает кулаки, и его длинные пальцы медленно вытягиваются.
– Нет!
– тихо поправляет
– Скорее, я испытываю желание душить. Сжимать, сжимать…
Внезапно его руки словно обхватывают чью-то шею, а лицо искажает отвратительная гримаса.
Словно зачарованный, наблюдаю, как им овладевает ненависть, и чудится, будто из его полуоткрытого рта вот-вот вырвется язык пламени. У него сделался тяжелый свинцовый взгляд, и в зрачках появился свет, подобный тому, что отражается на застывшей поверхности пруда от еще не разразившейся грозы.
Я потрясен прелестью этого преображения и не могу не выразить свое чувство вслух:
– Как интересно! Вчера вы не знали, ни кто вы, ни откуда явились. А сегодня жаждете задушить любовника своей жены!
– Убийцу моей жены!
– поправляет Улисс.
– Пусть так! Но в конце концов у вас об этой женщине, о вашей жене, не сохранилось никаких воспоминаний. Как же вы можете до такой степени страдать? Даже хотеть убить? Только чтобы отомстить за кого-то, чье лицо вам, собственно, и не знакомо.
Он не отвечает, смотрит на меня слегка сочувственно, с непонятной улыбкой, но это не мешает мне продолжать свою мысль.
– Есть фотографии, знаю. Есть и голос. Но все-таки, что было бы, сохранись у вас воспоминание о ее ласках, обо всем, что связывает мужчину и женщину, проживших вместе годы?
– Было бы то же самое, - тихо говорит Улисс.
– Я очень хорошо представляю себе ее ласки. Когда я молчу, знайте, я думаю об этих ласках. А узы, связывающие нас, я чувствую в себе, они согревают мою кровь.
Улисс объясняет мне, что человек, утративший память, - Не мертвец, он слепой, у которого отнят дар видеть собственное прошлое. Но его прошлое существует так же, как существует мир, окружающий настоящих слепых, и слепец со всей силой чувствует этот мир, которого он не видит.
– О, да, в самом деле, я, точно, слепец. Я не вижу своего прошлого, но чувствую, как оно яростно шевелится во мне!
Вдруг мы оба подскакиваем на месте: кто-то позвонил в дверь. Закупорившись в четырех стенах со своей жертвой, я воспринимаю этот сигнал из внешнего мира, как нечто нереальное. И Улисс, кажется, тоже в растерянности.
Я первым прихожу в себя, ибо, по правде говоря, отлично знаю, кто звонит. Я жду с середины ночи, и его появление означает, что первый этап моего труда закончен. Теперь надо смело приступать к следующему, совсем иному.
На протяжении последних нескольких часов я действовал точно волшебник. Сейчас, не медля, я должен превратиться в холодного стратега. Пусть мое сердце превратится в кусок льда! Пусть погаснет огонь воображения! Стратегу противостоит лишь суровая реальность, и чтобы ее победить, он должен с невозмутимым видом прикидывать свои шансы, подобно игроку, раздумывающему над шахматной доской.