Он и две его жены, Кто-то за дверью, Леди из морга
Шрифт:
Я же удивляюсь собственной смелости. Мои глаза сверкают, мышцы напряжены. Я храбр в жизни, и это ощущение пьянит меня, приподнимает над землей, делая невесомым. Я отлично знаю, что Гансу Вамбергу достаточно нагнуться, чтобы поднять револьвер, направить на меня и выстрелить. Это одержимый, он привык убивать и, несомненно, черпает в этом необычное удовольствие. Сейчас, когда кризис достиг наивысшей точки, когда, ему помешали довести его дело убийцы до конца, он опасней, чем когда бы то ни было. Вижу это по его безумным глазам. Однако
Сойдя со ступенек, не останавливаюсь, а направляюсь к Гансу, все тем же медленным и тяжелым шагом, и это поступь только что обретенной мною храбрости. Когда я оказываюсь всего в двух метрах от безумца, он не выдерживает. Он поднимает руку, прикрывая лицо неловким испуганным движением, как делают провинившиеся дети в ожидании подзатыльника - зрелище просто душераздирающее. Снова - это жалкий человек, который знает - я его хозяин, создатель, отец.
– Я не хотел ее убить, нет, клянусь вам, я говорю правду!
– лепечет он.
Он снова абсолютно безобиден, и я обращаю свой взгляд к Пюс. Вся дрожа, она чуть приподнялась на локте и смотрит на меня, ничего не понимая, но зная одно: она спасена и спас ее я.
Когда же кровь снова приливает к ее лицу, оживляет рассудок и будит инстинкт, она спрыгивает с дивана и устремляется ко мне в объятия. Подобно зайчишке, на время парализованному светом фар и вдруг одним прыжком добравшемуся до спасительной чащи.
То, что Ганс видит, сражает его окончательно. В полной растерянности он смотрит, как мы, обнявшись, стоим рядом.
– Но что же вы делаете?
– с трудом выговаривает он.
Франсуаза, его жена, - в моих объятиях, в объятиях его друга, того, кто вернул ему душу! Он теряет последние остатки разума (если что-то еще оставалось).
Пюс в моих объятиях дрожит всем телом, она потрясена не меньше.
– О, Луи, Луи!
– стонет она, задыхаясь.
– Скажи, что все это сон! Страшный сон!
– Действительно, это своего рода сон, - говорю я вполголоса.
Затем, резко отстранившись от нее, подхожу к Гансу, который, совершенно ошалев, стоит в двух шагах от входной двери. Надо покончить с этим, одним махом отрезать все нити, которые я держал в руках, успешно ведя игру, и которые теперь, перепутавшись, ничему больше не служат.
– Ну, что вы стоите!
– говорю я Гансу.
– Уходите! Бегите отсюда!
Вдруг мое сердце сжимается: из его глаз выкатываются слезы и медленно стекают по серым щекам. Эти слезы ужасны.
– А моя жена?
– жалобно произносит он.
– А Франсуаза?
О, несчастный, о, потерянная душа!
– Это не ваша жена, Ганс, - мягко объясняю я ему.
– Это не моя жена?
– повторяет он, привыкнув верить всему, что я говорю.
– Нет, Ганс.
– Почему вы называете меня Гансом?
– Потому что это ваше имя.
Он не спорит. Лишь сжимает лоб своими большими руками.
– Мне больно, -
У него нет больше сил не понимать, он страдает до крика.
Открываю дверь, выталкиваю его на улицу и думаю о том, что проклятие настигнет меня. Он делает шаг, другой и, обернувшись, бросает на меня отчаянный взгляд. Этого перенести я уже не в состоянии. Быстро захлопываю дверь и стою, прижавшись к ней лбом - то дерево моего креста.
X
Сколько времени простоял я так, прислонившись к этой проклятой двери после ухода Ганса? Не знаю, но внезапно ощущаю на своем затылке дыхание Пюс и прихожу в чувство, словно очнувшись от обморока.
– О, Луи, если б не ты!
– шепчет Пюс.
– Я еще чувствую, как его пальцы сжимают мне горло.
– И, взглянув с опаской на дверь, спрашивает: - А вдруг он вернется, Луи?
Я окончательно овладел собой и, отстранившись от Пюс, твердо заявляю, что этот человек наверняка не вернется.
– Полиция разыскивает его по всему городу. Он попадется на первом же углу.
– Откуда ты знаешь?
– удивленно спрашивает Пюс.
– Прочитал в газетах. Это сумасшедший, сбежавший из лечебницы. Он страдает амнезией, опасный убийца.
Наступает молчание. Лицо Пюс принимает свое обычное выражение. К ней возвращается разум, способность рассуждать. Она обходит меня вокруг, наморщив лоб, силясь что-то понять.
Вдруг она поднимает глаза, и я вижу, как сверкает ее взгляд.
– Но, послушай, Луи, я не понимаю… Если ты был здесь… Ведь ты был здесь, не так ли, и присутствовал с самого начала, раз не вошел в дом с улицы?
– Успокойся, - говорю я.
– Опасность миновала.
– Да, - сухо произносит она, - опасность миновала, я знаю. Но я хочу понять… Луи, если ты был здесь, выходит, ты знал, что в доме сумасшедший. Ты знал?
О, я не стану уклоняться от ответа, любовь моя! Ты уже поняла. Не все, конечно, но смутно догадываешься о главном.
– Да, я знал, что он в доме, - отвечаю спокойно.
– Но тогда, значит, ты все видел, все слышал?
– Абсолютно все. Могу даже сказать определенно, что от моего внимания ничто не ускользнуло.
В ответ на это невозмутимое признание в ее глазах снова появляется ужас.
– И ты стоял там, наверху… подглядывал… пока этот сумасшедший нам угрожал?
Последние слова застревают у нее в горле. Вижу, как она постепенно, со страхом переводит взгляд на дверь, ведущую в комнату для гостей.
– Луи, надо открыть эту дверь, - тихо произносит Пюс.
– Надо узнать, что случилось…
Она умолкает, а я глухим голосом договариваю:
– …что случилось с Полем Дамьеном?
Мы смотрим друг на друга, мы друг друга понимаем и пугаем. Но она права. Узнать надо. Подхожу к двери, резко распахиваю и заглядываю в комнату.