Она что-то знала
Шрифт:
Однажды, похвалив Алевтину Константиновну за образцовое поведение, Алёна спросила осторожно: что придает ей силы так ревностно бороться за свою жизнь?
– А я ИМ статистику хочу испортить, – прехладнокровно отвечала бывшая учительница математики.
Ненаучный факт: битву за жизнь чаще всего выигрывали живущие назло, обладатели роскошного сволочного характера. В земной природе человека и не пахло христианством. Может быть, поэтому среди врачей немного сыщется истово набожных. Чтобы верить в воскрешение во плоти, лучше всего поменьше об этой самой плоти знать – а кто знает, тому трудно удержаться от горестного вздоха.
Родители её жили грязненько, попивали, нуждались, и образом счастья надолго
Она боялась стать «сухой розочкой». Так Алёна называла субтильных жёнушек, которых мужчины брали замуж в их двадцать лет, а потом, после рождения ребёнка, напрочь переставали поливать. Они, оставаясь вечными девочками, сохраняя жалкий и нежный силуэтик, по-девичьи подкалывая волосы и одеваясь в те же свитерочки, засыхали до прозрачности цветочков из гербария. Старые замужние девочки, сухие розочки. После пятидесяти их в охотку, с хрустом, кучами сжирала смерть. Алёна зря боялась, она по природе своей не могла засохнуть, риск был в том, что тесто, из которого она была замешена, прокиснет, вспучится и расползётся бесполезной массой, бездарно подгорая в огне материнских тревог. Она решилась. Она уехала с Огурчиком в Горбатов и увезла детей.
27щ
В одном из далёких углов России есть город, который как-то особенно говорит моему сердцу. Не то чтобы он отличался великолепными зданиями, нет в нем садов семирамидиных. ни одного даже трёхэтажного дома не встретите вы в длинном ряде улиц, да и улицы-то все немощёные; но есть что-то мирное, патриархальное во всей его физиономии, что-то успокаивающее душу в тишине, которая царствует на стогнах его. Въезжая в этот город, вы как будто чувствуете, что карьера ваша здесь кончилась, что вы ничего уже не можете требовать от жизни… Из этого города даже дороги дальше никуда нет.
В конце мая, нежарким днем, поезд «Санкт-Петербург—Саратов» подходил к Тамбову.
Его уже поджидали внушительные женщины тамбовщины, в основном бывшие и настоящие труженицы Мичуринского прядильного комбината, торговавшие в проходящих поездах косынками из козьего пуха, поясами из собачьей шерсти и пёстрыми, жизнерадостными гетрами из шерсти овечьей. К лету ассортимент пополнялся шарфами и носками из ириса и хлопка.
Алёну, невысокую русоволосую женщину, широко и щедро улыбавшуюся навстречу всему поезду, Анна приметила ещё в окне вагона. Та, в белом плаще и белой кофточке в мелкий чёрный горошек, спешила по перрону вместе с высоким, плотным, краснолицым мужчиной лет шестидесяти. Тот был одет представительски: коричневый костюм, галстук. Но и без костюма было видно за километр, что это настоящий, коренной начальник, да не тот, что оторвался от почвы и висит в чиновном небе, как надутая жаба, оторванная игрою судьбы от родного болота навсегда и оттого вечно угрюмая и неизреченно злобная, нет! То был подлинный начальник земли, мужичок с кулаком, с матерком, из тех, что весь день мечется около своего дела, а вечером, медленно, сладострастно выпив стакан водки, валится спать без снов.
– Аня! – воскликнула Алёна. – Вот точно как Яша написал – говорит, чёрненькая, изящная, на француженку похожая. Давайте ваш чемоданчик Пете. Это Пётр Иванович Касимов, директор нашего завода… Весь Горбатов наш стоит на трёх Петрах – мой Петя, муж мой Огурчик, Пётр Иванович да Пётр Степанович, директор школы. Они же со мной вместе – депутаты совета. Так что принимаем вас на высшем уровне. Добро пожаловать!
– На машине сейчас, – сказал Касимов. – Часа полтора.
– Он лишнего у нас не говорит! – залилась смехом Алёна. – Ну как доехали?
– Так, ничего. Храпят все, как обычно, – отвечала Анна. – Обратно поеду – у ваших женщин что-нибудь куплю.
Касимов издал носом звук неодобрения.
– Здесь, Анечка, ничего не надо покупать, тут цены космические, для проезжающих. Что вам надо – мы вам достанем.
– Носки – сорок рублей, – фыркнул Касимов. – Косынка – сто!
– Всего? – удивилась Анна. – Всего сто рублей за косынку ручной работы из настоящего козьего пуха?
– «Всего сто рублей»! О, столичные жители! У нас на сто рублей, – заметила Алёна, – неделю прожить можно.
– Это без водки. Если. – сказал Касимов.
За рулём пожилой белой «Волги» – официальной машины поселковой администрации – сидел Василь Палыч, настоящий водила, чьи предки, видно, были тоже из племени извозчиков. Он что-то тихонько напевал под нос, замечал «хорошо – не жарко», предупреждал: «щас немножко потряхнёт» и казался человеком, полностью и с удовольствием совпадающим со своим занятием. Но и вся обстановка, в которую попала Анна, излучала это счастливое совпадение: ничто не лезло вон из кожи, чтоб заявить о претензиях, поманить, обмануть, ничто не притворялось ничем. Всё как-то ровно, чётко укладывалось в свои места и границы.
– …семьдесят восемь километров, – говорила Алёна Анне, сидевшей рядом с нею на заднем сиденье. – По дороге ничего особенного не будет. Волка не ждите.
– Волка, какого волка?
– Ну как, – тамбовского.
– Жалко, – засмеялась Анна. – Я думала посмотреть, что за зверь такой.
– В городе памятник ему есть и ресторанчик открыли – «Тамбовский волк». Огурцы там наши идут хорошо. А так я восемь лет здесь живу – волка не видела.
– Я видел! – отозвался Василь Палыч. – В прошлом году с тестем на охоту ходили, десять кэмэ от нас. Сели на опушке позавтракать – он вышел, посмотрел, ушёл. Деловой такой, ё! И спокойный, слушай, – посмотрел, как инспектор, строго так, повернулся и пошёл начальником главка. Никакого мандража тебе. А у нас два ружа было – ему пофиг.