Они. Воспоминания о родителях
Шрифт:
Но стойкость в нашей семье передается по наследству. В 1922 году прабабушка и Сандра приехали в Париж. Поначалу они полностью зависели от дяди Саши, брата Сандры, но постепенно ей удалось вернуться к своей певческой карьере. В 1925 году, за несколько месяцев до приезда Татьяны, она дебютировала в парижской опере с партией Аиды, которая имела огромный успех. Следующие десять лет тетя Сандра выступала в операх и на концертах по всей Европе и Северной Америке. Вот сильно сокращенный список опер, в которых она пела главные партии: “Жидовка”, “Тоска”, “Отелло”, “Кармен”, “Зигфрид”, “Тангейзер”, “Осуждение Фауста”, “Саламбо”, “Сельская честь”, “Руслан и Людмила”, “Евгений Онегин”, “Аида”, “Гугеноты” и “Валькирия” – три последние партии она могла петь на пяти разных языках. Кроме того, была партия старой графини из “Пиковой дамы”. Это сложнейшая партия для контральто, которая дается немногим исполнительницам. С оперной карьерой
– Как-то вечером я исполнила партию Аиды и торопливо нарядилась, чтобы поехать на бал, – рассказывала она. – На улице только что утихла сильная метель, и мы с кавалером стояли в сугробах и ждали карету. Он так смешил меня, что я не выдержала и описалась. Снег подо мной растаял, и меня окружили клубы пара!
Воображаю, как нарядная тетя Сандра стоит на берегу замерзшей Невы, окутанная клубами пара, словно пророк. Чудо, не иначе.
Когда в 1925 году мама приехала в Париж, тетя Сандра наверняка была примерно такой же, как и в моем детстве в 1930-е годы. Самым примечательным в ней была сверкающая улыбка – тетя утверждала, что белизной зубов обязана розовому зубному порошку “Тореадор”. Помню всю ее очень ясно: высокая, как все Яковлевы, статная, со сливочного оттенка кожей, добрыми и печальными карими глазами и черными волосами, завязанными в простой узел. Она обладала трогательно дурным вкусом в музыке. Величайшим композитором считала Римского-Корсакова, а любимой оперой у нее было “Сказание о невидимом граде Китеже”. Искренняя, щедрая до безрассудства, доверчивая до наивности и бесконечно заботливая, свой нерастраченный материнский инстинкт она изливала на всех несчастных вокруг. Как и ее мать, тетя Сандра была настоящей пуританкой. Как-то раз, услышав, что у ее брата Саши роман с танцовщицей Анной Павловой, она воскликнула: “Быть такого не может! Нельзя же иметь роман с замужней!”
Третьим членом семьи, принявшей Татьяну в Париже, был бесстрашный путешественник и художник дядя Саша.
Глава 2
Дядя Саша
Сколько я себя помню, дядя Саша Яковлев казался мне легендарной личностью. По романтизированным рассказам матери, он был эдаким сверхчеловеком: который путешествовал в самые опасные уголки земли, сражался с дикими зверями в далеких пустынях, исследовал пещеры, куда ранее не ступала нога человека. Весть о приезде дяди Саши я встречала всегда с бурным восторгом. Помню, как меня поразила его легкая кошачья походка и искусно выбритая эспаньолка. В его грациозности и физической безупречности было нечто трудноопределимое, будоражащее – вспомнив, каким я видела дядю Сашу в первые наши встречи в юности, я поняла, что он напоминал мне великолепную вазу или древнегреческий курос. Его бородка казалась скульптурным произведением, а когда дядя Саша наклонялся меня поцеловать, от него исходил утонченный запах сухой вербены. Жарким майским днем дядя заходил поболтать с гувернанткой о моих успехах в учебе. Он снимал пиджак, и я восхищалась его мускулистыми руками – ни у кого другого я не видела такого красивого тела. Даже в те годы я понимала, что дядя Саша был внимателен ко мне не из-за меня самой, а просто потому, что очаровывать всех вокруг для него было так же естественно, как для львицы – охранять своего детеныша. Теперь мне кажется, что в этой потребности расточать свои чары на окружающих было нечто пугающее – на ум приходит образ Мефистофеля.
Александр Яковлев, младший из четырех детей моей прабабушки, родился в 1887 году в Санкт-Петербурге и с раннего возраста демонстрировал необыкновенную способность к рисованию. В восемнадцать лет он поступил в Императорскую академию искусств. Новый талант привлек внимание знаменитого профессора, Александра Бенуа, который писал, что юноша “необычайно чувствителен к природе. Нет сомнений, что перед нами феноменальный талант”. В академии Саша Яковлев заинтересовался театром и балетом, и в двадцать три женился на красавице Белле Шеншевой (выступавшей под псевдонимом Казароза [17] ), актрисе и танцовщице кабаре, известной страстным исполнением танцев испанских цыган. Связь сына с Казарозой наверняка шокировала его чопорную, строгую мать. Можно предполагать, что союз с самого начала был непростым, потому что через три года после свадьбы, в 1913 году, Саша отправился в свое первое путешествие в качестве странствующего художника.
17
Белла Георгиевна Шеншева (1893–1929) – эстрадная певица и танцовщица, чья слава пришлась на 1910-е гг. Псевдоним Казароза (исп. – “розовый домик”) был придуман М. Кузминым, чей цикл “Детские песни” она исполняла.
После двух лет, проведенных в Италии и Испании, где его очаровали работы
В 1919 году, поскольку возможности вернуться в Россию не было, дядя Саша отправился на пароходе во Францию и поселился в Париже, где в ту пору формировалась большая диаспора русских эмигрантов. Великолепно владеющий собой молодой художник с внимательным взглядом, звонким смехом и бородкой фавна вскоре обрел в Париже такую популярность, что мог жить безбедно. В те годы в Париже была мода на всё русское: восхищались балетами Дягилева и музыкой Стравинского, “Жар-птицей”, “Весной священной” и “Послеполуденным отдыхом фавна” Нижинского, красотой русских женщин, выступавших манекенщицами у парижских кутюрье. Кроме того, как и большинство русских эмигрантов, дядя Саша был весьма предприимчивым человеком. Прибыв в Париж без гроша в кармане, он поселился на седьмом этаже вблизи Монмартра и договорился с соседним ресторанчиком “Ла-Биш”, что распишет им стены за шесть обедов в неделю. Через два года его китайские и японские работы уже выставлялись в знаменитой галерее, а выдающийся критик Люсьен Вожель написал книгу о его азиатском периоде.
Теперь Яковлев зарабатывал столько, что мог позволить себе поехать с друзьями-художниками на средиземноморский остров Порт-Крос. Американская скульпторша Мальвина Хоффман, отдыхавшая там же, вспоминала его впоследствии как “яркого выдумщика, к которому так и тянулись люди”, рассказывала о его трудолюбии и умении дружить. Саша работал по десять часов в день, но часто прерывался, чтобы надеть прищепку на нос и пару японских очков и понырять за ракушками и водорослями. Коллеги гадали, зачем ему это нужно, пока однажды дядя Саша не пригласил их поужинать в ресторан.
– Мы вошли в зал, освещенный огнями всех цветов радуги, – вспоминала Мальвина Хоффман. – За переливающимися раковинами пылали свечи, а между ними стояли наши портреты, обрамленные водорослями и ракушками.
Думаю, что парижское общество приняло Яковлева не только благодаря его обаянию и славе отважного путешественника, но и за его многогранную одаренность: он интересовался лингвистикой, был выдающимся атлетом и превосходным поваром, мастерил мебель и лакировал ее, переплетал книги, изготовлял реквизит и театральные костюмы – одним из его проектов была постановка оперы Россини “Семирамида”. К тому же сохранилось множество свидетельств тому, насколько он был хорош собой. “Тело как у метателя копья, необычайно узкое, скульптурное лицо, словно сошедшее с персидской гравюры, – писали о нем в 1926 году, – живые, пронзительные глаза, теплая и вместе с тем лаконичная речь”. Подозреваю, что дядя Саша догадывался о производимом впечатлении и был своего рода нарциссом: на каждом сохранившемся пляжном снимке он позирует так, чтобы выгодно продемонстрировать великолепные мускулы.
Дядя Саша прославился своей щедростью к тем, кому повезло меньше, и ему частенько приходилось вешать на дверь мастерской объявление: “Сегодня денег нет”. Однако, как и большинство его русских коллег, дядя был своего рода снобом, наслаждался знакомством с европейскими аристократами и с готовностью рисовал портреты видных лиц. Среди позировавших ему были графиня д’Ост и ее сын, граф де Пуй (его любовница, принцесса Мария-Жозе Бельгийская, впоследствии стала королевой Италии), бразильский миллионер Артуро Лопес-Уиллшоу и Людовик Бурбонский, брат супруги императора Австрии, который женился на дочери короля Италии.
Какими бы путями Яковлев ни проник в парижское общество, он обрел там признание и благополучие. В 1922 году он вывез мать и сестру к себе в Париж. Они зажили втроем в квартире на Монмартре, куда впоследствии приехала моя мать. По соседству располагалась мастерская дяди Саши, где протекали его многочисленные романы. Мне запомнились две особенно блестящие его возлюбленные. Одной была Анна Павлова – ее замечательный портрет маслом работы Яковлева висит сейчас в Третьяковской галерее. Другой – Генриетта Паскар, театральная антрепренерша, связь с которой повлияла на судьбу нашей семьи: ее сын, Александр Либерман, бывший тогда подростком, двенадцать лет спустя стал возлюбленным моей матери, а впоследствии – моим отчимом.