Оно
Шрифт:
В баре разговор переключился на то, какая будет зима. Верной Стэнчфилд, фермер из Пальмиры, заявил, что она будет мягкой – дождь осенью истощает снег зимой. Альфи Ноглер, у которого была ферма на Ноглер-Роуд в Дерри (ее сейчас нет; там, где Альфи Ноглер когда-то выращивал горох, и бобы, и свеклу, теперь на восемь миль тянется шестиколейная железнодорожная ветка), позволил себе не согласиться. Он видел аж восемь колец на некоторых волосатых гусеницах – неслыханное количество. Еще один обещал гололед; еще кто-то грязь. Надлежащим образом вспомнили ураган 1901-го. Джон-си пустил по бару кружки пива и миски крутых яиц.
А за ними продолжались крики и рекой лилась
В этом месте моего опроса Эгберта Сарагуда я выключил магнитофон и спросил его: «Как это случилось? Вы говорите, что вы не знали, что это продолжается, или вы знали, но дали этому продолжаться, или еще что?»
Подбородок Сарагуда упал на верхнюю пуговицу его запачканной едой майки. Брови его сдвинулись. Тишина в комнате Сарагуда, маленькой, тесной, пахнущей медикаментами, длилась так долго, что я собрался повторить свой вопрос, когда он ответил: "Мы знали. Но это, по-видимому, не имело никакого значения. Это было своего рода политикой. Да, вроде этого. Как городские дела. Пусть люди, которые разбираются в политике, заботятся о ней, а люди, которые разбираются в городских делах, занимаются ими. Такие вещи лучше всего делаются, когда работяги не вмешиваются".
– Вы действительно говорили о погоде и просто боялись выйти и сказать, так? – спросил я внезапно. Вопрос просто вырвался у меня, и я, конечно, не ожидал, что Сарагуд, который был старым, и медлительным, и неграмотным, ответит на него.., но он ответил совсем без удивления.
– Да, – сказал он, – возможно.
Пока мужчины в баре продолжали говорить о погоде, Клод Хэро продолжал резню. Стагли Греньеру наконец удалось высвободить свой пугач. Топор опускался раз за разом на Эдди Кинга, который уже был разрублен на куски. Пуля, которую выпустил Греньер, попала в основание топора и рикошетом отлетела с искрой и протяжным визгом.
Эль-Катук поднялся на ноги и начал отходить задом. Он все еще держал колоду карт, которую раздавал; карты полетели на пол. Клод пошел за ним. Эль-Катук выставил руки. Стагли Греньер сделал еще один выстрел, который прошел в десяти футах от Хэро.
– Остановись, Клод, – попросил Эль-Катук. Сарагуд сказал, что ему показалось, будто Катук пытался улыбнуться. – Я не был с ними. Я вовсе в этом не замешан.
Хэро только оскалился.
– Я был в Милленоккете, – убеждал Эль-Катук, его голос поднялся до крика. – Я был в Милленоккете, клянусь именем своей матери! Спроси любого, если не веришь мнеееее...
Клод поднял окровавленные топор, и Эль-Катук швырнул остатками карт в его лицо. Топор со свистом опустился. Эль-Катук увернулся. Лезвие топора застряло в обшивке, которая покрывала заднюю стену «Серебряного Доллара». Эль-Катук попытался бежать. Клод вытащил топор из стены и всадил его ему между лодыжками. Эль-Катук рухнул. Стагли Греньер снова выстрелил в Хэро, на этот раз немного удачнее. Он целился в голову сумасшедшего лесоруба – пуля ударила в мясистую часть бедра Хэро.
Тем временем Эль-Катук отчаянно полз к двери, волосы упали на его лицо. Хэро снова опустил топор со злобным рычанием, и через мгновение отрубленная голова Катука катилась по полу, устланному опилками, с причудливо высунутым языком. Она подкатилась к обутой ноге лесоруба по имени Уорни, который провел большую часть дня в «Долларе» и который к тому времени так нагрузился, что не понимал, на земле он или на море. Он отфутболил голову, не глядя, что это такое, и крикнул Джонси принести ему еще пива.
Эль-Катук прополз еще три фута, кровь била из его шеи сильной струей,
Хэро бросился туда, вопя и беснуясь, слюни текли у него изо рта. Когда он вошел, Стагли не было, хотя холодное, протекающее помещение не имело окон. Минуту Хэро стоял там, опустив голову, мощные руки его были забрызганы кровью и слизью, и затем с ревом смахнул крышки с трех очков. И в этот момент он увидел, как ботинки Стагли исчезают под зазубренной доской, идущей по краю стены туалета. Стагли Греньер с пронзительным криком бежал под дождем по Эксчейндж-стрит, весь в дерьме, крича, что его убивают. Он пережил резню в «Серебряном Долларе» – он был единственным, кто пережил, но через три месяца, наслушавшись шуток о методе своего избавления, он навсегда покинул Дерри.
Хэро вышел из туалета и стоял перед ним, как бык после приятного волнения, голова была опущена вниз, топор он держал перед собой. Он тяжело дышал и сопел и был покрыт запекшейся кровью с головы до ног.
– Закрой дверь, Клод, вонища идет до небес, – сказал Сарагуд. Клод уронил топор на пол и сделал, что его просили. Он пошел к карточному столу, где сидели его жертвы, отфутболив по дороге отрубленную ногу Эдди Кинга. Затем он просто сел и положил голову на руки. Возлияния и разговор в баре продолжались. Через пять минут начали прибывать еще люди, среди них три или четыре заместителя шерифа (за главного был отец Лала Маршена, и когда он увидел все это, у него случился сердечный приступ, и его отправили к доктору Шратту). Клода Хэро повязали. Когда его забирали, он не оказал никакого сопротивления.
Той ночью все бары на Бейкер и Эксчендж-стрит бурлили и кипели от новостей о резне. Праведная ярость начала брать верх, и, когда бары закрылись, более семидесяти человек отправились в город к тюрьме и окружному суду. В руках у них были факелы и фонари. Некоторые несли пистолеты, некоторые – топоры, некоторые – ножовки.
Окружной шериф должен был вернуться из Бангора полуденным автобусом на следующий день, поэтому его там не было, а Гус Маршен лежал в лазарете доктора Шратта с сердечным приступом. Два заместителя, которые сидели в конторе, играя в криббидж, услышали, как идет толпа, и быстро вышли оттуда. Пьяные вломились и вытащили Клода Хэро из тюремной камеры. Он не очень-то протестовал, и казался безучастным.
Они протащили его на своих плечах, как футбольного героя, вынесли на Канал-стрит и там линчевали на старом вязе, нависавшем над Каналом. «Он совсем не сопротивлялся», – сказал Эгберт Сара-гуд. Это было, насколько подсказывают городские хроники, единственное линчевание, которое когда-либо имело место в этой части штата Мэн. И почти нет необходимости говорить, что в «Новостях Дерри» не было никаких сообщений. Многие из тех, кто продолжал беспечно пить, пока Хэро делал свое дело в «Серебряном Долларе», участвовали в линчевании – вздернули его. К полуночи их настроение изменилось.
Я задал Сарагуду последний вопрос: видел ли он кого-нибудь, кого он не знал, в течение этого страшного дня? Кого-нибудь, чей вид удивил его, как странный, не к месту, смешной, даже клоунский? Кого-нибудь, кто бы пил в баре в этот день, кого-то, кто, может быть, обратился в одного из подстрекателей в эту ночь, пока пьянка продолжалась и разговор перешел к линчеванию?
– Может быть, это было, – ответил Сарагуд. Он устал к тому времени и клевал носом, готовый к послеобеденному сну. – Это было очень давно, мистер. Давным-давно.