Опасная колея
Шрифт:
Тит Ардалионович механически, как сомнамбула исполнил приказанное. Листунов притих в своём углу.
— Ну, где наша не пропадала! — Роман Григорьевич взял разбег от двери, приготовился к кувырку…
Зрители затаили дыхание…
— Нет! Не могу! — волк замер перед ножом, опустил голову между лап. — Боюсь. Вдруг… — он не договорил, всё и так было ясно.
… Три раза брал старт Роман Григорьевич, и три раза останавливался на полпути, проклиная себя за малодушие. Не страшили коллежского советника Ивенского ни пуля британская, ни ятаган османский, ни нож разбойничий, ни нежить ночная, ни древнее зло. Но мысль о том, что последняя надежа может не оправдаться, и придётся ему тогда доживать свой век в звериной шкуре, подкашивала
— Всё! Дальше так продолжаться не может! — объявил он после четвёртого захода. — Принесите-ка мне водки! — он с детских лет запомнил, как солдаты его отца, хлебнув глоток-другой «для храбрости», очертя голову бросались в атаку на самого злого врага. — Только не забудьте в миску налить, иначе как я выпью? — Роман Григорьевич даже в самые трудные минуты своей жизни умел оставаться очень практичным молодым человеком (или волком?)
Ивенский с Листуновым бросились исполнять приказание, едва не сшибая друг друга на поворотах.
А когда всё было сделано — и красивая фарфоровая миска раздобыта в столовом зале первого класса, и водка в неё налита первосортная, ржаная — тогда то и выяснил Роман Григорьевич на собственном горьком опыте, что волчья глотка для этого напитка не подходит самым решительным образом. Лакнул смело, от души, сглотнул, ещё раз лакнул, и ещё…
Как же он, бедный, плевался! Язык жгло, слюна шла пеной, глаза лезли из орбит, дух перехватывало. Думая лишь о том, как бы поскорее прекратить эти мучения, несчастный зверь одним могучим прыжком взвился в воздух, в полёте перевернулся через голову, шлёпнулся навзничь, едва не разбив голову об угол койки… и сразу понял, что жить стало намного легче. Потому что глотка человеческая, в отличие от волчьей, к водке куда более терпима.
— Ах! Чудодейственный напиток, просто чудодейственный! — восхитился начинающий ведьмак. — Ума не приложу, как наш народ хлещет этакую гадость вёдрами?
— Помогло! Ура! — счастливо, по-мальчишески завопил Удальцев. Листунов вытер со лба холодный пот:
— Ох! Обошлось! Вернусь домой — схожу в византийскую церкву, свечку поставлю!
— Здравствуйте вам! — развёл руками Тит Ардалионович. — Кто же ставит свечки за ведьмаков?
— А что, разве не положено? — встревожился Иван Агафонович, чуждый всякой религии, в том числе византийской.
— Ни в коем случае! — отрезал Удальцев с видом большого знатока. — Византийская вера осуждает всякого рода чародейство, и римская тоже. Хотите поблагодарить богов — ступайте к Перуну, или, там Свентовиту, они в этом вопросе более терпимы.
— Вот спасибо, Тит Ардалионович, за науку, — серьёзно, без иронии, поблагодарил пальмирец, и Удальцеву впервые подумалось, что, пожалуй, Листунов не так уж и плох, как казалось вначале. В своей невольной оплошности он раскаивался очень искренне, а главное, что после памятного визита к пальмирскому обер-полицмейстеру научился знать своё место: оставил высокомерный тон, с глупыми поучениями больше не лез — наоборот, сделался по отношению к Роману Григорьевичу предупредителен и вежлив, да и на Удальцева перестал смотреть, как на несмышлёного гимназиста. Именно поэтому Тит Ардалионович счёл возможным посвятить недавнего недруга в свою теорию.
Листунов выслушал его очень внимательно, ни разу не перебив. Но вопросы стал задавать каверзные.
— Итак, со мною и Романом Григорьевичем понятно: я — Иван, он — Серый волк. Но какова же ваша историческая роль, господин Удальцев?
Всего на одно мгновение задумался Тит Ардалионович, а потом выдал уверенно:
— А я — помощник Серого волка.
— Да разве такой бывает? — усомнился Листунов. — Не припоминаю, чтобы в народных преданиях действовали какие-то помощники!
— Ах, Иван Агафонович, — вздохнул Удальцев с чувством глубокого превосходства, — а кто, по-вашему, эти предания слагал? Кто мог оставить
— Красиво сказано! Особенно насчёт скромности! — шепнул Роман Григорьевич, тихо посмеиваясь. К этому моменту он уже успел привести себя в порядок: умылся, причесался, надел костюм.
Непонятно, правда, чего ради старался, потому что почувствовал вдруг небывалое утомление, и как был в костюме, так и завалился на койку, да не на свою, а на Удальцева, и проспал весь день и всю ночь, к большому удовольствию последнего. Какое тут удовольствие, спросите? Да самое незамысловатое.
В каюте третьего класса коек было четыре: две обычные, а над ними ещё две навесные, как в матросском кубрике. Окажись наши путешественники господами средних лет — и расклад вышел бы совсем другой, привилегированными были бы сочтены нижние места. Но все трое были молоды, и уж конечно, Роман Григорьевич, на правах старшего по чину, в первую же ночь взгромоздился наверх — так ему показалось интереснее. Листунов последовал его примеру, а на долю бедного коллежского секретаря Удальцева осталось обывательски-скучное нижнее место — никакого колорита, никакой морской романтики!
Но вот его постылое ложе оказалось занято беспробудно спящим начальством — и он с чистой совестью устроился наверху, на начальственном месте. Ну, разве не удача?
…— Ну, ладно, обед пропустил, так что же вы меня хотя бы к ужину-то не разбудили? — огорчался поутру Роман Григорьевич. — Теперь все думают, будто и у меня приключилась морская болезнь! Какой стыд!
— Я будил, ваше высокоблагородие! Но вы никак не желали просыпаться, — отвечал Тит Ардалионович, глядя честными глазами. На самом деле, будил он так: склонился к спящему и тихо-тихо, на ушко, прошептал: «Роман Григорьевич, ау-у! К ужину звонили! Не желаете-с? Нет? Ну, спите, спите, бог с вами!». Ещё и одеяльцем прикрыл, чтобы лучше спалось. — Должно быть, это от чародейства вас так сморило, что ни жив ни мёртв лежали…
Ивенский тряхнул головой, и понял, что болит она так сильно, что, того гляди, треснет пополам. Во рту был гадкий вкус, горло пересохло и саднило, будто его всю ночь тёрли наждаком, мучительно хотелось пить.
— Не знаю, может, оно, конечно, и от чародейства тоже, — задумчиво протянул страдалец, — но я так думаю, что больше от водки.
Третий день плавания вышел ничем не примечательным. От новых экспериментов решено было воздержаться до возвращения в родное отечество.
— Хороши бы мы были, останься я зверем! — запоздало сетовал Роман Григорьевич. — Я даже на берег не смог бы сойти: бумаги-то на человека оформлены, не на волка, а у немцев с этим строго. Во Франции или ещё где можно было бы взяткой обойтись, но только не в Германском Союзе! Здесь документы уважают больше денег.
— Неужели и на волков бывает особый документ? — удивился Тит Ардалионович.
— Документ бывает на всё! — ответил Ивенский веско. — А на крупного зверя одного документа недостаточно, нужен ещё и намордник. Хорош бы я был в наморднике! Нет, Тит Ардалионович, вы как хотите, но пока не вернёмся домой, упражняться в ведьмачестве я больше не стану, даже не уговаривайте. Лучше будем гулять по палубе и заводить приятные знакомства с дамами. А то что это за морское путешествие — без приятных знакомств? — видно о сердце своём, вдребезги разбитом, Роман Григорьевич, в пылу последних событий, успел подзабыть.