Опасная колея
Шрифт:
— Разве? — удивился её супруг, пряча улыбку. — А мне всегда казалось, что совсем другим…
— «Другим», милый мой, отличаются самцы от самочек! — парировала гофмейстерина без малейшего смущения. — А мы говорим о юношах и девушках, это куда более тонкая материя! — что поделаешь, баронесса фон Крон была натурой незаурядной и всегда отличалась парадоксальностью суждений.
Ну, кое-как отобедали.
Зато потом было новое развлечение — семейное.
За окном сгустились ранние зимние сумерки, зажглись газовые фонари, в их подрагивающем свете весело закружились крупные белые хлопья — начался снегопад.
— На ярмарку! — объявила Амалия Леопольдовна, и ответом ей был счастливое девичье повизгивание, показавшееся Титу Ардалионовичу по-немецки сдержанным и деликатным — его многочисленные сёстры в минуты радости визжали гораздо громче.
И снова не пришлось далеко идти —
— А что? — одобрил Роман Григрьевич, занятый приобретением милых пустяков для своих кленовских кузин. — Я тоже такого хочу!
Но купил почему-то не горняка, а чернолицего мавра-курилку, умевшего по-настоящему пускать дым из длинной трубки, и щелкунчика для орехов с огромными зубами. Потом они вдруг решили поменяться: щелкунчик отошёл к Удальцеву, Ивенскому достался горняк, оба остались весьма довольны таким обменом.
Кроме перечисленных выше вещей и тому подобного товара, на ярмарке продавали много разной еды, но после сытного обеда на неё не хотелось доже смотреть. Единственное, что привлекло внимание Тита Ардалионовича — это крупные тёмно-коричневые шары, насаженные на палочки на манер леденцов и посыпанные цветными шариками, больше всего похожими на крашеное пшено, каковым приверженцы византийской веры украшают праздничные куличи, но состоящими из сахара. Он не сразу понял, что за штука.
— Яблоки, облитые шоколадом, [49] — пояснил Роман Григорьевич, извлекая кошелёк. — Вы непременно должны попробовать… — Fr"aulein, geben Sie uns bitte zwei… oder nein, fier St"uck! [50] — по одному на брата ему показалось мало.
— Bitte, meine Herren, — хорошенькая фройляйн в беленьком передничке и крест-накрест перевязанном пуховом платке с очаровательной улыбкой подала покупателям свой товар. Те невольно улыбнулись в ответ, и Гретхен, так звали юную коробейницу, подумалось: ах, ну зачем она не послушала совета сестрицы Матильды, зачем пожалела три марки на пузырёк с приворотным зельем, что предлагала ей вчера заезжая колдунья-финка? Сейчас брызнула бы незаметно на яблочко, и уже завтра один из этих милых молодых господ наверняка стал бы её женихом! Ведь случается же такое в сказках, что бедная девушка выходит замуж за принца. А эти двое, даже если вдруг и не принцы, всё равно, чудо как хороши! Один свежий да румяный, другой романтически-бледный, глаза умные, ресницы длинные, и деньги даёт, не считая — должно быть, из двоих главный… Ах, глупая, глупая Гретхен, упустила ты своё счастье!
49
заметим, что в нашей немагической реальности в середине 19 века это распространённое лакомство, скорее всего, ещё не было изобретено из-за того, что технология шоколадного производства не успела достигнуть достаточного уровня.
50
Девушка, дайте нам пожалуйста, две… или нет, четыре штуки! (нем.)
Но сделанного не воротишь. «Принцы» ушли своей дорогой, даже не подозревая, какой опасности смогли избежать, а бедная девушка со своим лотком печально побрела в другую сторону, до слёз жалея о несбывшемся.
Яблоко было хрустящим и сочным; позабыв о переполненном желудке, Тит Ардалионович с удовольствием вгрызся в его плотную мякоть.
— О! Вкусно! Только у меня шоколад облетает — жалко, боюсь уронить. Роман Григорьевич, давайте где-нибудь посидим… О! Во-он за тем ларьком есть свободная лавочка!
— Ну вот ещё! Станем рассиживаться по лавочкам, как старые
Они сидели, грызли яблоки, глядели по сторонам. Мимо двигалась чистая, степенная публика, у прилавков шла неторопливая торговля. Да, в Германии ярмарку гуляли совсем не так, как в России: без привычного веселья. Не слышно было ни разудалых выкриков зазывал, ни хмельного пения, ни непременных воплей «Держи вора!». Не дрались пьяные, не канючили «за ради богов» нищие, не трясли своими язвами и струпьями. Не было скользкого столба с петухом, не было цыганок с картами, и даже медведя с кольцом в носу никто не водил, плясать не заставлял. Казалось бы, что это за ярмарка — без медведя? Но Титу Ардалионовичу всё равно нравилось. Он настолько влился в эту неспешно-праздничную атмосферу, что даже думать начал по-немецки: «Oh, was f"ur ein wundersch"oner Аbend! [51] » — в таком духе.
51
Ах, что за чудесный вечер! (нем.)
И родная речь, вдруг долетевшая до его ушей откуда-то сбоку, в первый момент показалась чужеродной и странной. Но уже в следующую секунду до сознания дошло: свои, русские!!! Да, отчего-то так устроены наши соотечественники, что дома друг на друга зачастую и глядеть не желают, но стоит им встретиться на чужбине — обниматься меж собой готовы, даже если прежде и знакомы-то не были. Ну, как же — земляки!
Вот и Тит Ардалионович оживился, завертелся на месте, принялся искать глазами, уж и окликнуть хотел… Но Роман Григорьевич вдруг до боли сжал его плечо, приказал властно и почему-то по-немецки (как потом оказалось, чтобы не привлекать внимания русской речью).
— Ruhe! Schauen Sie sich nicht um! Sitzen und h"oren Sie! [52]
Удальцев прислушался, как было велено. И такое услышал, что дух захватило!
Разговаривали трое, голоса были совсем молодыми и немного подшофе, беседа сопровождалась характерным сочным чавканьем — яблоки в шоколаде, понял Тит Ардалионович.
…— Ах, господа, теперь бы домой, в Россию! — первый голос, мечтательный. Ну, это обычная история. У русских всегда так — дома клеймят свою родину на чём свет стоит, но едва оказавшись на чужбине, впадают в ностальгию и превращаются в ура-патриотов. Роман Григорьевич дальше и слушать бы не стал (Удальцев эту часть разговора пропустил вовсе). — Вот где ярмарки-то теперь, не чета здешним! А катания, помните? На тройке, да с бубенцами — и-эх! — тут что-то шмякнулось о фонарный столб, видно, ностальгирующий субъект запустил огрызком.
52
Тихо! Не оглядывайтесь! Сидите и слушайте! (нем.)
— О-о, Вася, ты от России-то отвыкай! — второй голос, циничный. — Нам в ней недолго жить. И полувека не пройдёт — взорвут её господа нигилисты, к лешей бабушке взорвут! Забыл пророчество о великой смуте? То-то…
«Полвека — недолгий срок? — удивился Роман Григорьевич. — Да это же целая жизнь человеческая… Или они маги?» Обернулся осторожно, стараясь не привлекать внимания… Вот они! Сидят на соседней лавочке трое, в вольных позах (для Германии — в излишне вольных), грызут яблоки. Точно, маги! Студенты. Двое — в форменных плащах Шверинской высшей школы колдовства и магии, третий в партикулярном, но по виду тоже типичный студент: молодой, узкогрудый, сутулый, лицо нервное, очки в проволочной оправе, дешёвое пальто в клетку. И голос противный, высокий — почти фальцет.
— Ха! «Взорвут»! Да я гляжу, вы тут в Европах совсем от жизни отстали, господа-чародеи! Думаете, мы у себя в России сидим, сложа руки, дожидаемся, пока пророчество грянет? Как бы ни так!
Снова циничный, насмешливый голос «шверинца» (смотрит в сторону, лица не видно):
— Не знаю, Серж, как преподают предикторику у вас в Дерпте, но согласно германской школе, которая по праву считается лучшей в Европе, для корректирующего вмешательства в вероятностно-определённый футурум требуется привлечение таких сил, каковые в современных условиях просто не могут быть аккумулированы. Магическое сообщество слишком щедро и бездумно расходует свой энергетический потенциал на транспортные порталы, приворотные зелья, вундервагены и прочие обывательские кунштюки, чтобы…