Опавшие листья
Шрифт:
— Рисовые не прогаем? — спросил у Николая Федоровича страстный охотник Грибанов.
Последние сады города остались позади. Ограда и за нею стоячие длинные плиты магометанского кладбища были влево, а вправо стлались замершие черные поля с редкой старой соломой.
— Стоит ли? — что-то обдумывая и раскуривая папиросу, сказал Николай Федорович. — А может, кабанчик набежит. Я третьего дня ездил, след видал.
— Кроме фазанов ничего не будет. Я так разметил: от муллушек начнем. Возьмем сплошные камыши. От них болотами прогаем до ручьев. Потом вдоль ручьев до Илийского камыша, оттуда на Борохудзирскую
Грибанов пыхнул папироской, подумал, прикинул в голове и согласился.
Заиндевевшие маленькие травинки вдруг заблестели мелкими брильянтами и заиграли всеми цветами радуги. Из-за снежных гор брызнуло огнями солнце. Мутный свет рассвета исчез. Теснота и сдавленность сумерек сменились бескрайными просторами. Исчезло робкое мерцание звезд. По синему куполу без единого облака, без малейшей дымки плыло солнце и яркими лучами озаряло земные просторы.
По узкой дороге, между песчаных осыпей крутого берега Усека, казаки спустились к руслу, застучали и зазвенели обледенелыми камнями, забрызгали по быстро несущейся реке и уже обступили кусты и раскидистые красноватые стволы с ветвями, покрытыми-неопавшими черными листьями джигды другого берега. За кустами — бледно-желтое море камышей с коричневою рябью метелок.
И конца им не было. Желтые, с сухими листьями, с сухими метелками, они стояли стеною выше роста всадника.
Николай Федорович как-то рассказывал Феде, что два года назад трое охотников пошли в камыши. Через пять дней один вернулся седой от пережитого волнения, а его спутники пропали и тела их и по сейчас не найдены. Камышовая стена не позволяла ориентироваться. Глубокие черные, болотные провалы заставляли менять направление, и можно было без конца кружить по камышам и никогда не выбраться. Камыши широкою полосою росли до песчаных берегов реки Или, на севере подходили к озеру Балхаш.
Грибанов расставлял стрелков по камышовой опушке, по вытянутым из шапки номерам. Феде досталось стоять рядом с ним на десятом номере.
— Хороший номер, поручик, — сказал Грибанов. — На самом их лазу станете. Смотрите: не прозевайте. Он почует, сейчас повернет.
Николай Федорович вызвал вахмистра. Смуглый, черноусый красавец карьером, с вахмистерским шиком, подлетел к войсковому старшине и осадил заскользившую по мерзлой траве лошадь.
— Вот что, Калмыков, — сказал Николай Федорович, — продвинься до «муллушек». Оттуда налево, на восток, понимаешь, — и до черного протока тяни лавой, шагов на десять один от другого. Дотянул и, отличное дело, сигнал дай "вперед".
— Понимаю, ваше высокоблагородие.
— Ну, айдате с Богом!
Сотня зашуршала по камышам, сбивая с них ледяные футлярчики, и скрылась.
Федя стоял в двадцати шагах от камышовой стены. Вправо, на кочке, сидел Огурчиков и, как заяц, поводил губами. Влево, за пучкой сухой, зеленовато-серой травки, устроился Грибанов. Положив ружье на колени, он задумчиво смотрел вперед. Тишина была мертвая. Шорох раздвигаемых казаками камышей затих, и казалось зловещим камышовое море. Странно было думать, что там есть жизнь, что вот-вот выскочат оттуда дикие козы, джейраны, кабаны, вылетят фазаны.
Солнце сверкало на инее. Таяли серебряные сосульки и алмазною капелью упадали на
Вдруг влево, далеко, совсем не там, где ожидал Федя, прозвучал хриплый сигнал, повторился и сейчас же ожили людским гомоном камыши.
— О-гэ! О-оо! А-ай… О-гэ! О-го-го-го! — раздавались далекие голоса загонщиков.
Камыши точно насторожились. Дрогнули, выпрямились… и стали тихие… ждущие… Казалось, что не приближались крики, но раздавались все на одном месте. Смолкнут, затихнут и опять начнут, сперва несмело, потом громче: 0-гэ!.. А-а-а!.. А-яй!.. О-гэ!..
Федя вытянулся, держа ружье наизготовку. Старался заглянуть в самую гущу. Грибанов по-прежнему беспечно сидел с ружьем на коленях. Во рту у него шевелилась соломинка.
Солнце ярко светило. Две краски были в природе: синяя — неба и желтая — земли. И бесконечно глубоки и прозрачны были обе…
— "Что?.. Что выйдет на меня?.. — думал Федя. — Господи! хотя бы кабанчик… Кабана пошли мне, Господь!".
Он поднял курки и твердо помнил: в левом пуля.
"Как он пойдет? Будет ли красться между камышей или мелькнет черной тушей? Вот бы такого свалить, как у командира полка чучело. Одна голова — два пуда, а клыки кверху загнуты, как у слона, плоские, как ножи, с коричневым налетом… Я бы клыки подарил Наталье Николаевне… И все казаки увидали бы тогда, какой я стрелок…"
И вдруг… Ф-ррр… совершенно неожиданно, так, что Федя вздрогнул, недалеко от него взвился в небесную синеву красавец красно-желтый фазан-петух и блеснул золотом своих перьев в солнечном блеске.
Федя быстро выстрелил… "Попал?.. Нет? Почему не падает?" — и в ту же минуту раздался выстрел Грибанова, и фазан, описав золотистым телом дугу, сначала медленно, потом все скорее и скорее полетел на землю и грузно ударился о кочку. Казак-вестовой, бросив лошадей, подошел, поднял его за лапы и осмотрел восхищенным взором красивую птицу. Потом не спеша стал увязывать его в торока.
В его медленных уверенных движениях было что-то, что задевало Федю. Точно какое-то превосходство над ним «своего» офицера показывал казак. И, совершенно забывшись, Федя глядел на казака, увязывавшего фазана.
— Кусков!.. Поручик Кусков, — раздалось слева от него. Грибанов показывал рукой на камыши. В тридцати шагах от Феди в камышах стоял серый козел. В переплете камышин Федя видел его стройное тело, поднятую голову с маленькими рогами, с блестящими, как мокрый чернослив, глазами и с большими ушами, подбитыми белою шерстью. Козел смотрел на опушку, точно решал, опасно или нет броситься на чистое.
В левом стволе у Феди была разрывная пуля, в правом пустой патрон. Он приложился. В ту же секунду козел бесшумно исчез в камышах. Близко слышны были голоса загонщиков.
— О-яй!.. Разбуди! Разбуди его маленькой!.. Смотрит… лева… лева… козел пошел… Левый фланок смотрит: козел…
Трубач играл на трубе какие-то рулады. Далеко вправо четко грянул одиночный, как показалось Феде, какой-то солидный выстрел, и Грибанов уверенно сказал: — Попал!
Камыши затрещали, валясь и разгибаясь. Показались темные фигуры казаков, продиравшихся сквозь заросли.