Операция «Антитеррор»
Шрифт:
– Ох, я бы и бился с вами... – сказал он мечтательно. – Может, это выход? Устроим пьяную драку. Кто знает, возможно, тогда что-то изменится? Козлы прибегут, мы их положим, и...
– Что-то уже изменилось. Только бы узнать, что именно. Но у меня такое предчувствие, что силы нам еще сегодня понадобятся. Это Гаврош на моей машине катается. Зараза, для этого меня закрыла? И ведь не боится, сучка, что на машине-то и попадется. Если я в розыске, то машина, следовательно, тоже...
Леня ничего не сказал, только стал наводить на столе порядок. Это у него армейская привычка. Я
Нам осталось только дожидаться дальнейшего развития событий. Это всегда неприятно, особенно когда руки чешутся и душа требует действия, когда хочется самому на события влиять.
Мы сидели молча и потому сразу услышали скрип ключа в замке. Распахнулась дверь. Мария пришла, как ни странно, без обычного сопровождения.
– Как спалось?
Вид невозмутимый.
– Почему нас здесь закрыли? – ответил я вопросом на вопрос.
– В моей группе верующие мусульмане. Им Коран запрещает пить. У мусульман это считается грехом. Я не хотела, чтобы вы вышли во двор и светились перед ними. Это создало бы нездоровую атмосферу.
– Если бы нам понадобилось, мы бы и так вышли.
– Я понимаю. Эту дверь даже я плечом вышибу. Потому закрывание и было чисто символическим, вы должны это понять. Я надеялась, что вы и пьяные поймете. Это не закрывание, это – намек...
Она смотрит, объясняя, но не извиняется.
– Хорошо, – согласился Леня. – Сколько нам еще предстоит пить? Даже я от этого устал...
– Все. Хватит, – сказала Мария. – Я пришла забрать сумку, чтобы вы сегодня не перепохмелялись. Вам обоим сегодня потребуется свежая голова.
Мы молча наблюдали, как она взяла сумку и выставила ее в коридор.
Сегодня... Значит, сегодня что-то произойдет...
Она наши вопросительные взгляды поняла.
– Через полчаса я зайду для разговора.
– А почему не сейчас?
– Даю вам время, чтобы умыться и прийти в себя, – а последнее вообще сказала чуть не с презрением, будто командир, отчитывающий разгильдяев-солдат, ударившихся в непробудное пьянство.
Мы проводили ее настороженными взглядами. А через окно я увидел, что она двинулась в сторону корпуса, где жил одноногий Муса с напарником.
Мария вернулась через полчаса. Минута в минуту. В руках кожаная папочка, как у аккуратной секретарши. Только до классической секретарши она ростом не вышла. Потому, видимо, и подалась в боевики.
Замок-«молния» на папочке расстегивался с садистской медлительностью. Мы ждали чего-то важного.
– Вот, два экземпляра договора о вербовке. Вы должны подписать оба. – Она положила перед нами одинаковые листочки.
Обычно любой договор подписывается в двух экземплярах. Но любой договор оформляется на конкретное лицо. Здесь же, едва глянув на заполненные строки, я увидел, что внесены две фамилии – моя и подполковника. Посмотрел на Марию. Она взгляд выдержала.
– Читайте, читайте...
Мы стали читать. Прочитали. Переглянулись.
– Теперь поняли?
Одновременный вздох двух ягнят из спецназа – почти блеянье! – показал ей, что они поняли. Леня вдруг резко фыркнул и подписал левой рукой, странно изогнув кисть. Впрочем, каждый левша пишет так. А он левша вынужденный. Подписал и я.
Теперь каждый из нас отвечает за другого собственной жизнью. Если один предаст, то казнят второго. Даже в том случае, если мы будем находиться совсем в разных концах света. Именно так и было написано – «в разных концах света». У составляющего текст договора, несомненно, присутствует поэтическая и романтическая жилки.
– Вопросы есть?
– Есть. Когда мы едем?
– Думаю, что скоро, но это зависит не от меня. Вы теперь полностью поступили в мое распоряжение. И будете выполнять мои указания. Я имею намерение провести акцию здесь, в этом городе, и вы будете принимать в ней участие.
– Что это будет? – Я спросил невинно. – Что мы должны будем делать?
– Что я вам прикажу, то вы и будете делать.
– Мы имеем право спросить хотя бы об общих чертах акции?
– Мы должны будем захватить одновременно заложников и объект в черте города. Такой объект, который представляет для самого города реальную угрозу. И выставить требования к правительству России.
– Не хило... – сказал Леня.
– Одновременно акция проводится в двадцати городах страны. Это не может не принудить правительство к принятию правильного решения.
– Что это будут за требования?
– Остановить наступательную операцию на территории Ичкерии. Хотя бы на месяц. И сесть за стол переговоров.
Надо же, поют в унисон с западными политиками.
– Ты думаешь, что военные не понимают таких ходов? Месяц – это выигрыш времени для перегруппировки, для выхода в тылы, для того чтобы смешаться с мирным населением и снова начать партизанскую свистопляску. Все как в прошлую войну.
– Да. Все как в ту войну, которую Россия проиграла. И тогда она проиграет и нынешнюю.
Леня скрипнул зубами, но сдержался. Он всякое упоминание о той войне, где потерял руку, воспринимал болезненно. Гаврош заметила это и посмотрела на него прямо, как командир на солдата.
– Придется привыкать... – сказала коротко.
– Наша задача? – спросил он.
– По ходу действия... – ответила она уклончиво.
– Объект внимания? – спросил я.
– Потом узнаете. С настоящего момента весь состав группы находится на казарменном положении. За территорию лагеря выход запрещен. Пользование сотовыми телефонами запрещено.
Где-то у ворот просигналила машина. Гаврош вскочила, заторопилась к выходу. Но уже на пороге остановилась, обернулась.
– Командую здесь я и одноногий Муса. Его распоряжения – это то же самое, что мои.
И ушла. А мы опять переглянулись.
– Главное – узнать объект внимания, – сказал я. – А там сориентируемся.
– Асафьев обещал мне, что при первом же тревожном сигнале моя дочь будет спрятана. Как думаешь, на него можно полагаться?
– Меня он еще не подводил.
В окно я стал рассматривать «КамАЗ», заезжающий в ворота. Военный номер. За рулем явный солдат, хотя и не молодой. На контрактника похож. Рядом с ним офицер. Непонятно.