Операция «Гадюка» (сборник)
Шрифт:
Но цепь упала на асфальт, и Кюхельбекер отчаянно завопил:
— Гони! Скорее!
Велосипедисты, подчиняясь этому крику, нажали сильнее на педали, и наша телега, почти свободно катившаяся с горы, пролетела мимо разбойников, прежде чем они смогли нас остановить и одолеть.
Разбойники бежали сзади, махали саблями и дубинками, один из них выпустил камень из пращи.
— А что, — спросил я неожиданно для самого себя, — огнестрельное оружие здесь не в ходу?
— Не в ходу, — ответил Кюхельбекер.
Он сидел
Сзади бежали разбойники, одетые разнообразно и неаккуратно, но бежали они как-то неуверенно, даже не очень спешили, будто пугнули нас и этого им было достаточно.
Между телегой и бандитами ехал третий велосипедист. Его велосипед делал зигзаги по набережной, и самого велосипедиста заваливало в сторону.
Он отставал все больше.
— Ему надо помочь, — сказал я. Вроде бы и нельзя по нашим правилам вмешиваться в дела чужих цивилизаций, тасманийцев например, но тут ведь речь не о чужой цивилизации, а о наших российских бомжах. Все они бомжи, люди без определенного места жительства. Впрочем, Кюхельбекеру это не втолкуешь.
— Помочь мы не поможем, — возразил Кюхельбекер, — тогда они нас догонят и убьют. Не знаю, насколько вы — жертвенная натура. Давай, ребятушки! — крикнул он, привставая на облучке и взмахивая воображаемым кнутом.
Велосипедистов и не надо было подгонять. Они крутили педали с отчаянием.
Егор мрачно молчал, а я, несмотря на драматизм ситуации, смотрел по сторонам. Справа тянулась пустошь, посреди нее длинный пруд, затем стены Новодевичьего монастыря. Деревьев не осталось…
Я обернулся.
Велосипедист уже сильно отстал. Он сошел с велосипеда, сам сошел, и сел на мостовую.
Бандиты догнали его и окружили. Я не знал, что они там с ним делали. Один из бандитов постарался взобраться на трофейный велосипед, но никак не мог с ним справиться.
Тут мы въехали на площадь Киевского вокзала и свернули с набережной. Площадь была пустынна и очень велика, куда больше, чем была у нас. Посреди нее стояли три черных стола. Егор говорил нам об одном.
Возле ближнего сохранился неубранный — а зачем убирать? — ряд дешевых стульев, некоторые валялись среди сажи.
— Вот здесь, — сказал Егор, — они людей жгут, паразиты.
— Не судите, да не судимы будете, — ответил Кюхельбекер. Он вглядывался вперед, а один из велосипедистов обернулся и сказал:
— Там кто-то лежит.
— Вижу.
Я тоже привстал. Велосипедисты ехали все медленнее. Человек в синем костюме лежал на верхней ступеньке вокзальной лестницы, вытянувшись, глядя в небо. Он был разрублен пополам, и верхняя и нижняя половины были раздвинуты так, что между ними можно было провести кулак.
Велосипедисты спрыгнули с
— Я думаю, что вам лучше подождать здесь, — сказал министр.
— Неужели здесь безопасней? — спросил я.
— Здесь видно далеко, — сказал Кюхельбекер. — Будь моя воля, я бы остался на улице тоже.
Но мы уже спрыгнули с телеги и пошли к лестнице.
Один из велосипедистов толкнул дверь и, выставив перед собой пистолет-арбалет, шагнул внутрь. Второй остался снаружи, подстраховывая его.
Он придерживал дверь, и изнутри донесся голос первого велосипедиста:
— Идите!
Мы вошли в зал.
Он был пустым и гулким. Ни одной живой души. Только на каменном полу разбросаны вещи, словно люди расходились с карнавала и устало сбрасывали наряды. Кто-то потерял шляпу, другой бросил на пол парик, а третий умудрился оставить там ботинок.
Мы были очень маленькими — пять человек в зале.
— Это мне не нравится, — сообщил нам Кюхельбекер. Можно было и не сообщать.
Кончиком ножика скребло душу ощущение близкой опасности.
— Они здесь побывали, — сказал министр. — Побывали и потом убежали к себе.
Он убеждал себя, но никого больше не убедил.
— Эй, — громко сказал Кюхельбекер. — Здесь кто-нибудь есть?
Никто не откликнулся.
— Так я и думал, — сказал Кюхельбекер, обращаясь ко мне, — они совершают набеги, а потом убегают к себе за реку.
— Вместе с вашим… населением?
Кюхельбекер решительно направился вперед, велосипедисты шагали по бокам. Нас с Егором оставили сзади. Но стоять одним посреди зала не хотелось, и мы присоединились к группе.
Кюхельбекер остановился перед дверью, на которой висела табличка «Комната милиции».
Он постучал.
Никто не ответил, и Кюхельбекер осторожно открыл дверь.
Он остался на пороге. Мне тоже было видно, что творится внутри. Комната была устлана коврами. На стене висели картины, среди них мне бросилось в глаза полотно Репина «Иван Грозный убивает своего сына». В дальнем углу стояло низкое кресло. А может быть, трон.
На троне восседал худой молодой человек в джинсовом костюме. У него были длинные волосы, забранные сзади в косицу.
Молодой человек был бледен. Лицо его выражало ярость.
Он держал в руке шест или копье, уткнув его древком в ковер.
На копье была насажена голова немолодого лысого человека с толстыми красными щечками и полуоткрытыми и оттого страшными глазами.
— Привет. — Молодой человек улыбнулся открыто и радостно. Я узнал эту улыбку. Хоть я не принадлежу к числу поклонников Малкина, я его не раз видел по телевизору. И знаю эту улыбку, отработанную перед зеркалом и одобренную психологом. — Проходите, друзья, проходите. Располагайтесь как дома. Надеюсь, у вас крепкие нервы…