Операция «Прикрытие»

Кулик Степан

— А что такое? — не понял Корнеев.

— Как тебе сказать, Николай… Война и так все испоганила да перекалечила. Бог весть сколько всего придется восстанавливать и раны зализывать. Так пусть хоть не впотьмах… Было б тут какое военное имущество — не жалко, но свечи… Неправильно это.

— Больше ж нечего… А просто так уйти, не обозначив, что мы заходили — нельзя. Господин подполковник должен точно знать наш маршрут. Только в обратном порядке…

— Почему нечего? Вон административное здание, вход легко рвануть можно… — предложил сапер. — Опять же, я заметил: трактор там какой-то в боксе стоял. С большими колесами. Не на выставке же. Заложу заряд. И как только заведут…

— Да? Ну хорошо, если тебе техника больше нравится. Вернее, наоборот.

— Спасибо, командир…

— Ишь ты, — усмехнулся майор Корнеев, — какие у нас саперы, оказывается, привередливые да разборчивые? С тонкой душевной конституцией.

Потом помолчал немного и продолжил задумчиво:

— Хотя в чем-то ты, Виктор, конечно, прав… Война не навсегда, и кому как не нам — победителям, о будущем подумать? Особенно сейчас, когда все что угодно на боевые потери списать можно. Молодец, капитан, уважаю. Действуй, как наметили. А я еще парочку ящиков осмотрю, для полной уверенности, и буду ждать тебя у забора… Только не возись. Нам еще к монастырю поспеть надо, пока не рассвело. Он вроде рядом. Но и время — не стоит. А больше пары часов после рассвета Штейнглиц нам не даст. Тут и к гадалке не ходи.

* * *

Человек шел по дороге совершенно не скрываясь. Больше того, он то и дело нервно взмахивал свободной левой рукой, поскольку правая была занята небольшим саквояжем, и громко бормотал что-то, судя по интонации — очень ругательное.

— Эй, доктор, — поманил Хохлова к себе Гусев. — Ну-ка, прислушайся. Чего этот чудак там лепечет?

К тому времени незнакомец подошел ближе, и теперь его голос в ночной тишине звучал еще отчетливее.

— Ну вот зачем им в монастыре понадобился ветеринар? Да еще так срочно! Посреди ночи?.. У «королевского тигра» зубы разболелись? «Пантера» охромела? Приказ!.. У оберштурмбанфюрера бессонница, а Иосиф из-за этого тоже должен не спать. И никому нет дела, что я за вчерашний день принял двух телят и отнял мужество у жеребца на соседнем хуторе. А для этого мне пришлось целых шесть верст идти туда и обратно собственными ногами.

Ветеринар остановился и посмотрел на упомянутые им ноги, словно не верил, что они сумели проделать такой сложный путь.

— Ладно, дорогу обратно не считаем. Это пошло на пользу. Потому что, если бы я заявился домой сразу после угощения пана Дызмы, Ядвига, чего доброго, могла бы и со мной поступить, как я с несчастным Каурым. И так шуму было больше, чем мы с паном Дызмой выпили на двоих… Спрашивается: я что, на прогулку ходил? Фунт шпика, полфунта отличнейшей буженины, полтора десятка яиц, лук, картошка. Два фунта муки! А яблоки? Целый мешок! Едва донес. Да, сейчас они ничего не стоят. Но если не лениться и засушить? И она еще смеет говорить, что я…

Тут ветеринар сбился с курса, видимо, все-таки сказалась общая утомленность организма. Его ноги выписали какое-то замысловатое танцевальное па, и Иосиф нырнул носом вперед, на обочину… Прямиком в объятия Гусева.

От неожиданности старший лейтенант не придумал ничего лучшего, как приложить ветеринара кулаком по темени. Иосиф не возражал. Общая анестезия настолько пришлась ему по вкусу, что он спокойно распростерся ниц, при этом не выпуская саквояж и… захрапел.

— Вот тебе и здрасьте, — пробормотал Гусев. — Даже если бы хотел такое дело провернуть, и то лучше б не смог. Командир вернется, а у нас «язык».

— Судя по его состоянию, — хмыкнула Лейла, — много от него не узнаешь.

— А больше и не надо, — произнес Хохлов. — Решать, конечно, майору. Но из того, что я услышал — в наших руках пропуск в монастырь.

— Да? — заинтересовался Гусев. — И чего этот фриц наболтал такого занятного?

— Он не фриц. Не могу сказать точнее, но — либо чех, либо австрияк…

— А какая разница?

— Примерно как между украинцем и белорусом. Но не это важно. Он — ветеринар и вызван в монастырь к какому-то оберштурмбанфюреру.

— О! Я всегда знал, что эсэсовцы не люди! — оживленно произнес Вартан Ованесян. — Что и требовалось доказать.

— Отставить шутить, — явно копируя Корнеева, приказал Гусев. — Если так, то задерживаться не следует. Немцы пунктуальны и педантичны. Любая необъяснимая задержка ветеринара в пути вызовет тревогу. И если в ближайшие пять-десять минут командир не вернется, придется самим принимать решение. Сергей Фомич, ты сможешь привести его в чувство и расспросить? Нам нужно больше информации. Кстати, это в твоих интересах.

— Ты хочешь сказать?..

— А кто из группы сможет изобразить врача? Я уж не говорю о знании языка.

— Но я же…

— Ладно, не суетись, медицина. Может, еще и не придется геройствовать. Сперва допросим.

Военврач Хохлов сам просился в разведку, когда в их часть, в поисках добровольцев, приехал Корнеев. Тогда ему казалось, что после трех месяцев в штрафбате нигде не будет страшнее и хуже. Но, будучи сугубо штатским человеком, он как себе все это представлял? Что вместе с группой боевых товарищей преодолеет ничейную полосу, ворвется в какой-то штабной блиндаж, спеленает там важного «языка», лучше всего — генерала, или хотя бы полковника. Потом — марш-бросок обратно. И вот уже все позади. Задача выполнена, наградные списки составляются. Понятное дело, что риск большой. Могут и убить. Ну так на войне нет безопасных мест. Убивают и в самом глубоком тылу. Это если на минуточку позабыть, что в конце жизненного пути нас всех поджидает смерть.

Когда Корнеев отверг его кандидатуру, Сергей Фомич почувствовал себя обойденным. И сильно обрадовался, после того, как по его мнению, справедливость — в лице полковника Стеклова — восторжествовала и была восстановлена. Но сейчас перспектива пойти одному в самое логово врага совсем не казалась военврачу заманчивым приключением.

Потерев ветеринару уши и сунув под нос пузырек с нашатырем, Хохлов добился того, что бедняга очнулся. Почти… Потому что, привстав на колени, он вдруг широко перекрестился, хоть и слева направо, и забормотал:

— Domine Iesu, dimitte nobis debita nostra, salva nos ab igne inferiori, perdue in caelum omnes animas, praesertim eas, quae misericordiae tuae maxime indigent.

— Чего он бормочет? — не удержался Гусев.

— Молится. Наверное, решил, что оказался в аду.

— А-а, — с пониманием отнесся старлей. — Бывает. Особенно если выпито много, а закуска — так себе…

Услышав звуки чужой речи, ветеринар умолк, а потом тоже заговорил по-русски. Правда, с жутким малороссийским акцентом.