Операция в зоне «Вакуум»
Шрифт:
— Под формой, — спокойно разъясняет Вилхо, — подразумевается умение измерять, под числом — считать, под словом — говорить. Этого для вас достаточно.
Воспитательную свою миссию Вилхо изложил ясно, кратко:
«Население Восточной Карелии нуждается в настоящее время в суровой руководящей руке постоянного воспитателя». Инструкция Генерального штаба финской армии… Почему, спросите, нужна эта суровая руководящая рука постоянного воспитателя? — снял перчатку и показал эту самую руку. — Отвечаю:
«Русская человеческая масса под руководством цивилизованного человечества могла бы быть очень хорошим военным орудием, из нее можно было бы создать первоклассное колониальное войско. Она будет также прекрасной дешевой рабочей силой, если усердно применять кнут и поддерживать безжалостную дисциплину». Журнал «Суомен кувалехти».
— Маразм крепчал! — вежливо резюмировал Бутылкин.
А в общем Вилхо был парень на все сто — достаточно честен, уверен в себе: сказано — воспитано. Внемли ему, мотни головой, и он тебе друг, защитник. Только не обижай его улыбкой. Скептицизм ему чужд, неприятен.
— Бальябин! — выкрикивает Вилхо.
— Бальбин заболевши. С градусником лежит.
— Принеси градусник.
— Так он остынет, господин лейтенант.
— Тогда в окно покажи.
Федя Реполачев бежит. В окне два пальца с градусником. Бальбин перестарался: 39,6.
— Гут, — кивает Вилхо.
Колонна уходит в сумерки. Над мостом косые росчерки ракет. Вдали, за Оштой глухо дышит фронт. Там докрасна раскален закат.
— Разрешите докурить, господин лейтенант, — закашливается Бутылкин.
На крыльце клуба с ним остаются пятеро: Яша Фофанов, Федор, Петр Бутенев, Миша Кузьмин, Кузьма Поликарпов.
— Спокойно, — оглядывается Бутылкин. — Пошли!
Нырнули за угол. Справа темные окна лагеря военнопленных, слева военная комендатура, дом полиции. До бани-прачечной метров семьсот.
В бане-прачечной почти сорок девчат. Гуляют, стервочки, с финнами.
— Катька, говорят, на сносях, — строгий голос Миши Кузьмина. — Мы, ребята, как — будем сразу морды бить или сначала общее собрание?
— Сначала общее собрание, — предупреждает Бутылкин. — Во-первых, которые гуляют, отдельные. Во-вторых, девочки политически заблуждаются. Надо им объяснить, что это дело чреватое.
Кузьма Поликарпов не только глуховат.
— На сносях — это, Серега, как это?
— А вот так: с ней пошутили, она и надулась. Понял? Не понял, вон Бутенев объяснит, он женатый. Тише!
Впереди показался велосипедист. Дороги ему было явно маловато — вихлял. Колесом почти уперся в живот Бутылкина. А Сергей ударом ноги свернул колесо на сторону…
С земли поднимался начальник полицейского участка Пролетарского района Олави Парккинен.
…В участке заколочена досками нижняя половина окна. На стене рядом со схемой Вознесенья неведомо как попавшая сюда «Лунная ночь» Куинджи. За узким столиком сонный капрал писал третью страницу допроса.
Ребята стояли лицом к стене; руки за голову. За спинами Парккинен.
Сержант-то был герой. На темной безлюдной улице набросились на него шестеро красных бандитов, стянули с велосипеда, подмяли, но он, сержант, вступил в борьбу и самолично доставил бандитов в участок.
— Неправда.
— Молчать!
— Неправда. Никто вас с велосипеда не стягивал, не подминал… Водка свалила, — рассердился Бутылкин. — Никто вам не давал права в пьяном виде людей давить… в карельский народ стрелять. Мы жаловаться…
В спину уперлось дуло, и Сергея выгнуло, приклеило животом к стене.
— Молчать, — тихо, убийственно тихо советовал Парккинен. — Вот так, вот так.
Дуло пошло по спине скачками стетоскопа, замерло под левой лопаткой.
— Дышите глубже, глубже. На что жалуетесь?.. На что, собака, жалуешься? — рявкнул вдруг и за руку развернул Сережку лицом к себе.
Он был на голову выше, без бровей — ушли под форменку. Зуб сверкал. Глаза с пьяной накипью в углах.
Щупленький Сережка молчал. Одолевал гримасу боли. Попросил:
— Возьмите меня за левую руку, господин сержант. Меня за правую нельзя, я… художник… Мне генерал Свенсон картину заказал… Командующий седьмой армии — слышали?
Парккинен руку отпустил. Бутылкин бережно перещупал пальцы, мучительно, как подкову, выпрямил кисть, покачал головой. Пока он наводил инвентаризацию конечностей, высоко оцененных самим генералом Свенсоном, произошло два важных события.
На пороге возник Вилхо. Тут же с криком вбежал посланный за ним полицейский.
— В бараках бунт! — кричал. — Бунт, там бьют… Хейкка просит взвод… Полицию бьют!
Поднялся сонный капрал, выскочили из дежурки полицейские. Парккинен распорядился:
— Этих запереть! Ты и ты! — оставил двух полицейских. — Остальные — за мной.
— Эти — мои! — ревниво, но достаточно твердо заявил лейтенант Вилхо. — Мои, и они, сержант, со мной пойдут. Я, сержант, разберусь в своем хозяйстве сам…
— Это нехорошо — самовольно бегать к девочкам, — обиженно говорил Вилхо. — Я лишаю вас права посещать фильмы в течение трех недель. Три недели недоверия. Я слишком добр, слишком!..
Не мог Бутылкин знать, что завел в этот вечер одно из самых важных для подполья знакомств.