Операция в зоне «Вакуум»

Тихонов Олег Назарович

Мария протерла глаза углом платка, сказала, как о решенном:

— Ну вот что, Димитрий, обе пойдем. Ты ружье возьмешь. В Соссарь медведь к овсу привадился. Ты на охоту, а я твои следы топтать [8] .

— Ну, коли корова нашлась, и на охоту можно, — согласился Тучин.

2

Около пяти часов вечера, мимо бани, через Реполачев огород, вышли на ржаные поля. Народу было не густо. Все бабьи спины. Накануне часть мужиков Тучину пришлось направить в Янигубу углежогами. Молодежь с 14 лет — в Вознесенье, на оборонных работах. Один Аверьян Гришкин врезался косой в неполегший клин ржи.

8

Старое вепсское поверье: не будет удачи, если жена не проводит охотника до места и на обратном пути не затопчет его следы.

— Бог на помощь, — изредка говорила Маша. Голос у нее виноватый, и отвечали ей нехотя. Она шла за мужем не своими, нелепо широкими шагами, стараясь попасть в его следы, и думала, что в жатву на охоту-то одни баре ходили.

Войдя в кусты, Тучин остановился, бросил на траву ружье.

— Перегодим, Маша.

Опустился на колени, достал пачку сигарет «Тюомиес» [9] , купленную за 50 марок у агронома Тикканена (24 сигареты, 25-й — деревянный мундштучок). Закурил, не сводя глаз с поля. Маша поняла, что он ждет чего-то, и страх охватил ее снова.

9

«Рабочий».

С холма хорошо были видны крыши Калинострова, кусок дороги из Погоста, взъем на Сюрьгу.

— Рвач этот Тикканен, — неспокойно рассмеялся Дмитрий. — Недавно Коле Гринину и говорит:

«Чего хлебушка-то не ешь?» — «Лошадь маленькая, земли нету», — это Николай ему.

«А ты пивка сделай, коменданта с агрономом пригласи — земля и будет». — «Сахару-то кило восемьсот на месяц даете?» — «А ты сэкономь», — говорит. — Рва-ач!..

Вдруг встал, заторопился. Проследив за его взглядом, Маша увидела цепочку солдат. Они шли из Тихоништы к Калинострову. Их было не меньше двадцати. Дмитрий потянул ее за рукав: «Спокойно, Маша, спокойно. Пока у старосты голова на плечах, староста знает, что делает»…

Он все еще держал ее за рукав, помогая взбираться на гору, когда за спиной раздался негромкий свист.

Метрах в десяти за ними стоял Горбачев.

Горбачев стоял и улыбался.

И вид у него был такой простенький, домашний, словно за грибами пришел. Как в то предвоенное лето, когда из Ухты в отпуск приезжал.

Выставив вперед руки, Маша двинулась к нему тихо, будто по жердочке… Захватились, и спина у нее ходуном пошла. И что-то говорила, говорила со всхлипами. Тучин слышал только: «Живые, Митя, живые… И Настасья твоя… все хорошо… И Клавдя с Ниной… Выросли-то — не узнать… А ты уходи, чего приволокся-то, проклятущая сила… Уходи, Христом богом прошу… Всех через тебя порешат. Митенька»…

Горбачев сжал ее плечи, обернулся к Тучину. Лицо его с сильно оттопыренными, словно настороженными ушами, было не то что суровым — хмурым.

Встали друг против друга. Рук не подали.

— Зачем в наши края?

— Хитрить не стану. Заброшены для подпольной работы.

— Сюда многие приходили, да мало кто возвращался.

— Знаю, — отрезал Горбачев.

— А и такие были, что в плен пришли, показали, с кем из жителей связь имели.

— Мы не из таких, Дмитрий.

Из кустов вышел Удальцов. Без автомата.

— Пахом, — представился Павел. Тучин осмотрелся.

— Вас много ли?

— Все тут, — ответил Горбачев.

— Не густо у советской власти защитников, — едко посочувствовал Тучин. — А ты ступай-ка домой, Мария. Ступай! — подтолкнул ее, упирающуюся. Мария, вцепившись в его руку, потянула к Горбачеву:

— Поручкайтесь, а? Поручкайтесь. Как нелюди… Чего вам делить-то, Дмитрий, Митя. По-людски поговорите-то, а?

— Поговорим, ступай! — Тучин, прислонив к боку ружье, сунул Горбачеву руку. Мария глазами ребенка, которому выпало мирить родителей, придирчиво проследила, как сошлись их пальцы, вздохнула, вытерла ладошкой глаза и ушла, торопливо доверчивая, без оглядки…

А у них оставалось три пути: довериться той до слез простой родственности, о которой молила Маша; изобразить этакую дипломатическую ужимочку: хорошие, мол, люди — бабы, ясные, да не в свои дела суются; разъять руки, на шаг отступить. И тут Горбачев мог сказать: «Вот так, дорогой родственничек, нас мало, но мы — Советская власть. Вздумаешь шутки шутить, именем этой власти…» и т. д. На что Тучину достаточно было раздвинуть кусты, кивнуть головой в сторону дороги, где сержант Туоминен молодцевато вел к Сюрьге группу военной полиции.

Каждому было ясно: не годится ничто — ни доверие на доверие, ни хитрость на хитрость. Ни угроза на угрозу. Требовалось время. Выжидание, до предела сжатое риском. Во всяком случае, к такому выводу пришел Горбачев, вглядываясь в чужие, непроницаемо-холодные глаза Тучина.

— Спасибо, что пришел, — просто сказал Горбачев, освободил руку, поднял и протянул Тучину упавшее ружье: — Как стреляешь-то, одной рукой или как?

— Обхожусь.

— Финские осколки не беспокоят?

— Не беспокоят. Они на помойке финского госпиталя в Рыбреке лежат.

— Ну что ж, это хорошо, хорошо, — задумчиво протянул Горбачев. — Сами всадили, сами вытащили. Ну да ладно, к слову пришлось… Вот что, Дмитрий. Надо нам потолковать. Не теперь, понятно. Где-то бы к ночи… Есть, Дмитрий, разговор к тебе не для бела дня.

Тучин усмехнулся, то ли сдержанно, то ли напоказ, — одними глазами. Обычно светлые, лукаво простенькие, сейчас, в лесной тени, они насытились чуткой кошачьей зеленью. И усмотреть в них можно было все, что угодно: насмешку, вызов, понимание, затаенный упрек.

— Где искать? — спросил бесстрастно, незаинтересованно.

— Здесь, на этом месте, в половине двенадцатого.

Кивнул, сунул ружье под мышку, ссутулился. Через несколько шагов обернулся:

— Никуда с этого места не сходите, понятно? Тут дожидайтесь.

Ушел. Горбачев посмотрел на Павла. Тот вытряхивал из рукава в ладонь маленький бельгийский пистолет.

— Выдаст, — уверенно сказал Павел. — Если уже не выдал… У него, Дмитрий Михайлович, заметили, штаны и те финские, офицерские причем…