Операцию «Шторм» начать раньше…
Шрифт:
Суворов сказал. Но страшнее другое: пока они… здесь, — Лена присела перед траншеей, — они считаются не погибшими за Родину, а пропавшими без вести.
— Многих удалось установить?
— Три человека. Мало? Но все дело в том, что, когда солдаты попадали в окружение, они старались уничтожить все. Чтобы, если попадут в плен, это никак не отразилось на их родных.
— А как могло отразиться? — не понял Борис.
Теперь уже Лена посмотрела на него как на неразумного малыша. Но, поняв, что удивление старшего лейтенанта неподдельное, ответила вопросом на вопрос:
— А вы что,
— Ну, сочувствовали.
— Ага, аж до Колымы.
Ледогоров удивленно посмотрел на девушку. Нет, не Желторотик она, никакой не Желторотик.
А какие то вещи знает и понимает глубже и основательнее его самого. И судит жестко.
— А вы давно работаете с отрядом?
— Четвертый год. Я сначала бухгалтером работала, а когда первый раз сходила на раскопы, перешла в школу — и к ребятам своим поближе, и пальцем меньше тыкают, что занимаюсь якобы не своим делом. И сверхурочные мне не платили, все в свои выходные да отпуска. Одним словом, тоже служила.
— Извините, — присел рядом Борис.
— Вы меня тоже.
— Товарищ старший лейтенант, — послышался голос курсанта. — Ау, обед готов.
— Пойдемте, — подал руку девушке Борис. — Попробуем солдатской каши.
— У меня бутерброды есть, не беспокойтесь.
— Да нет уж, придется. Потерпите недельку.
— Как недельку? — Лена даже остановилась. — Я просила вас на все лето.
— Меня?
— Ну, не вас лично, а хороших саперов.
— Значит, все таки меня. Но предписание у меня только на неделю. Похожу с вами, оценю обстановку, доложу командованию, а уж оно будет принимать окончательное решение.
— Я вас не отпущу. — Лена стала перед старшим лейтенантом, уперла руки в бока, словно Борис должен был уехать сию минуту. — Я за себя не боюсь, но у меня ведь ребята, школьники. Мы вам покажем, как работаем. Им же ни битлов, ни сигарет, ни водки, ни в конечном счете хлеба не надо — дайте кусок земли с поля боя. Они ж анатомию человека своими пальцами изучают, очищая каждую косточку от земли. Они же песни у костра поют, они… они прошлым летом красноармейских лошадей хоронили, когда раскопали их кости — вот какие они! И я не хочу, чтобы кто то из них подорвался.
— Знаете, я тоже, — серьезно ответил Борис. — Меня сюда за этим и прислали. Разберемся, и, может быть, еще больше людей пришлют, кто знает.
— Правда? — обрадовалась Лена.
— А почему бы и нет? У вас здесь и в самом деле такие огромные непроверенные площади, и это спустя столько лет после войны. Просто удивительно.
— Что же удивительного, некоторые села до сих пор отстроиться до конца не могут, руки не доходят. А… командир кто будет? Вы?
Лена напомнила о висящей в воздухе должности ротного. В самом деле, надо побыстрее определиться здесь и ехать в полк.
— Может, и другой. Скорее всего, что другой, — вслух подумал Ледогоров. — И пусть он будет лучше меня. Пойдемте есть кашу.
Лена отступила, пропуская старшего лейтенанта.
Глава 7
ЛЕТАЮТ
УЛЫБАЕТСЯ УЛЫБА
Начало июня 1978 года. Суземка.
Опоздавшие уже не спешат.
Отказался от военкоматовской машины и Борис Ледогоров. Уточнил лишь по карте место раскопа, припомнил его зрительно — недалеко от землянки, где получил пощечину от
Желторотика, и вышел из военкомата. Спешить в самом деле было некуда. Должность ротного пролетела, как фанера над Парижем, если они там, конечно, летают. Можно утешиться лишь тем, что и из своих никто не прошел, — казачок, как говорится, оказался засланным, из Прибалтики.
Тоже старлей, но, наверное, «калека»: одна рука, да еще волосатая, витала где то в Москве.
Вообще то грешить на нового ротного не хотелось, но и видеть его, а тем более представляться — тем более. И поведал Борис командиру полка про целые минные поля под Суземкой, про благородную работу поисковиков, подвергающих себя неимоверному риску. Зная уже, что штабы ВДВ и округа разрешили послать одного офицера на помощь следопытам, покуражился, набивая себе цену и давая понять, какого они ротного потеряли в его лице. И со вздохом, делая одолжение, согласился поехать к «настырному, пробивному Черданцеву».
— Вот здорово, что опять ты, — обрадовался военком, только увидев его на пороге. — Значит, ничего объяснять не надо. А ребята уже позавчера ушли в лес, не утерпела Желтикова.
— Но там ведь в самом деле мины. Не могли два дня подождать? Но курсант то с ними.
— Что курсант! Сами ведь знаете, как сейчас учат. Главная дисциплина — марксистско ленинская подготовка, а ею мину не снимешь.
— И ракету не запустишь, — поддержал майор. — Но партия приказала…
— …и Желторотик ответил: «Есть».
— Кто кто?
— Да ваша Желтикова.
— Упаси Бог от такого родства. Она для меня просто лицо, волей случая проживающее на территории района. Ты женат?
— Голова еще на плечах.
— Когда нибудь все равно придется терять, смотри, чтобы не в ее кусты. Если, конечно, хочешь жить спокойно.
— Ее кусты мелкие, там не затеряется. Ну ладно, я пошел. Пройдусь, подышу свежим воздухом.
— Добро. Но что то настроение у тебя, по моему, не десантное.
— Значит, ракетное, — вспомнив сцену в кабинете комполка, вернул «должок» Ледогоров. — Ну а если будете забывать нас, пришлю Желтикову. Уж извините.
— Слушай, дай спокойно дослужить.
«Да, кто то уже дослуживает, а здесь еще как медному котелку», — думал Борис, шагая когда то широкой, а ныне заросшей с боков, сверху, между колеями, дорогой. Нельзя сказать, чтобы он тяготился службой, может быть, просто потому, что не знал другой жизни и ни с чем не мог сравнить свою сегодняшнюю. Но сетовать на судьбу было модно, это поднимало человека в собственных глазах, делало его этаким прожженным, прошедшим огонь, воду и те самые медные трубы, о которых все говорят, но которые мало кто видел. Подозрение, недоверие и удивление вызывают всегда и во всем довольные… Неужели в самом деле есть и такие? Или просто у них не все дома?