Оперативный простор
Шрифт:
— Ты порешь чушь, Георгий! У меня не было, нет и никогда не будет любовницы, — твёрдо объявил он.
— Тогда где ты был?! Скажи мне — твой секрет останется между нами!
Он отрицательно замотал головой.
— Не могу. Не имею права. И рад бы сказать, но не могу. Особенно тебе.
Я молча проглотил это оскорбление. С другое стороны, сейчас мне многое становилось понятным и без его слов.
— Ладно. Дело твоё. Не хочешь говорить — как хочешь.
— Передай, пожалуйста, Кате, что если меня посадят, то пусть подаёт на развод. Иметь в мужьях уголовника и убийцу —
— Да ни хрена ты не понял и не поймёшь! На, — протянул я узелок. — Тут передача, Катя что успела — собрала. Там будет записка — прочитай её и снова хорошенько подумай.
— Береги Катю! — попросил он.
Я вызвал Самбура.
— Ну как? — спросил следователь, когда Александра увели.
— Впустую, — признался я. — Даже мне ничего не сказал.
— Ну я же тебе говорил, — хмыкнул Иван. — Ты извини меня, Жора, но твой родственник был и остался «золотопогонником». Это контра, наш с тобой классовый враг, а врага надо бить любыми способами и уничтожать, пока не изведём под корень.
— Врага надо уничтожать, — согласился я. — Но тут понимаешь, какая закавыка, Иван: Александр не убивал Хвылина — я это знаю, но доказать не могу. И, если мы его посадим, то настоящий убийца останется на свободе. А это в нашем деле самое хреновое.
— Брось, Жора, — устало вздохнул Иван. — Сейчас в тебе говорят родственные чувства. Любой, окажись на твоём месте, думал то же самое. Я — не исключение.
— Можешь объяснить, на чём строятся твои обвинения? — спросил я.
— Смотри сам: мотив — ревность. Хвылин был тем ещё ходоком, он приставал к твоей сестре — ну, думаю, ты в курсе. Быстров узнал об этом — и это тоже подтверждённый факт. На этой почве у них возник конфликт.
— Допустим, — кивнул я. — Мотив хороший, но его одного недостаточно.
— Кто тебе сказал, что я на мотиве зациклился? У меня и с уликами полный порядок: отсутствие алиби — раз! Свидетельские показания — два! Для любого суда хватит и ещё останется, — немного хвастливо заявил Самбур. — Обидно, что револьвер, из которого стреляли, не найден, ну да и без него есть чем припереть убийцу к стенке.
— А что за свидетельские показания? Кто-то видел, как Александр стрелял в Хвылина?
— Нет, — ответил следователь.
— Вот видишь! — обрадовался я, но Самбур тут же меня огорошил:
— Жена Хвылина показала, что незадолго до убийства к её мужу пришёл Быстров — очень взвинченный, раздражённый и злой. Они заперлись в кабинете, стали о чём-то спорить — разговор вёлся на повышенных тонах. Чтобы не мешать, жена ушла в свою комнату. Потом раздался выстрел. Она испугалась, заперлась в комнате и не выходила из неё, пока Быстров не ушёл. А потом вызвала милицию.
— Так может это она и стреляла в мужа? Сам говоришь — он ходок. — начал строить версии я. — Тётке надоело, что ей изменяют направо и налево, она где-то раздобыла шпалер, ну и всадила пулю в неверного супруга. Как тебе вариант?
— Да ты просто гений! — восхищённо произнёс Самбур, но по его тону было понятно, что он издевается надо мной. — Никто не додумался, а он — бац! И всё раскрыл! Так вот, товарищ
— И что?
— Пустышка, — вздохнул следователь. — На её руках и одежде не нашли следов пороха, а самый тщательный обыск в квартире и вокруг дома оказался безрезультатным — оружие не было найдено. И можешь мне поверить, никто не халтурил — мы исследовали каждый вершок, но всё без толку.
— Понятно, — протянул я. — А что она вообще за человек?
— Человек она, скажу я тебе, странный. Двинутая на всю голову.
— Это как? — заинтересовался я.
— Не, ты не подумай, что она совсем того, — покрутил у виска Самбур. — Баба — как раз соображающая. Но соображалка у неё только в одну сторону повёрнута.
— В которую?
— В литературную. Она поэтесса, печатается под псевдонимом Зина Ангина.
— Чего? — не выдержав, улыбнулся я.
— Зина Ангина — и я не шучу, — без тени улыбки произнёс следователь. — Представляет поэтическое направление не то символистов декадентов, не то конструктивистов-авангардистов — она мне долго трещала на этот счёт, но я ни хрена не понял. Для интереса полистал пару её стишков: какая-то мистическая чушь на кладбищенскую тематику — гробы, скелеты, ожившие мертвецы и прочая хренотень. А в конце обязательно — давай самоубьёмся. Дескать, нечего делать в этом проклятом всеми мире. Ну, а про измены мужа она давно всё знала и чуть ли не поощряла. Так что тут ты мимо, Георгий. Не при делах поэтесса.
— То есть вы ей поверили?
— А почему мы не должны ей верить? — пожал плечами Самбур. — Она, хоть и поэтесса, но ведь не круглая дура.
— Хорошо, — сдался я. — А соседи что говорят? Они что-то видели или слышали?
— Да ничего не говорят, — печально произнёс следователь. — Выстрел, конечно, все слышали — это не кот на кухне чихнул. Вот только все по квартирам попрятались и носа не высунули. Время такое — могло и кому-то из них от твоего родственника прилететь.
— Однако свидетельницу он почему-то трогать не стал, — заметил я.
— Так женщина же. Не каждый руку поднимет, а Быстров — он хоть и офицер, но вшивой интеллигенции в нём тоже с избытком — как у дурака махорки, — пояснил свою версию Самбур.
— Может быть, — согласился я. — Но ты не будешь возражать, если я тоже в этом деле пороюсь?
— Ройся на здоровье! — устало сказал Самбур. — Только попомни моё слово: ничего такого, до чего я не докопался, ты не найдёшь. Я хоть контру и не люблю, но работу знаю. Не будь у меня веских оснований для задержания твоего родственника, я бы его трогать не стал.
Он посмотрел на ручные часы и засобирался.
— Извини, брат, мне пора.
— Мне тоже, — сказал я и попрощался.
Мой следующий визит был в военшколу, в которой трудился Александр. Путь лежал на улицу Садовую.
У центрального входа в трёхэтажное каменное здание с красивым портиком в древнегреческом стиле стоял часовой — парнишка лет восемнадцати в будёновке и шинели на вырост.
Он преградил мне путь винтовкой с примкнутым штыком:
— Куда идём, товарищ? А ну — пропуск покажь.