Оперативный простор
Шрифт:
— Я даже не сомневался. Тогда может перекусите с нами? — предложил Иджилов. — Я бойца в столовку отправлю, он на всех обед принесёт: вы ведь уже давно у нас сидите, наверняка, проголодались. И товарищ Шуляк обещал компанию составить. Что скажете?
— Скажу, что с удовольствием принимаю ваше приглашение, — с лёгкостью согласился я.
Катю следователь Самбур обещал скоро выпустить — прошли уже сутки с её ареста, по идее она уже дома, но вряд ли сестре будет дело до готовки…
Даже если к ней отнеслись с максимальной деликатностью, всё равно
Так что неизвестно, когда ещё хоть что-то удастся в рот закинуть. А молодой организм хочет не просто есть, он требует жрать!
Вестовой обернулся за четверть часа, принеся несколько металлических судков, содержимое которых стал раскладывать перед нами.
Картошка на чём-то вроде комбижира — запах специфический, но голод — не тётка, слопаю в один присест и не поморщусь, чуток мяса, несколько ноздреватых кусочков хлеба.
В желудке сразу засосало — только сейчас я понял, насколько проголодался. Вид еды, пусть и далеко не изысканной, пробудил во мне воистину чудовищный аппетит.
Я довольно потёр ладони.
— А жизнь-то налаживается!
— Угощайтесь, товарищи! — сказал Иджилов.
Я коршуном накинулся на еду. Товарищи отнеслись ко мне с пониманием: только с улыбкой переглянулись, когда я в мгновение ока опустошил тарелку.
После перекуса я ощутил новый прилив сил. Дождавшись, когда товарищи покончатс едой, а вестовой уберёт со стола и заберёт судки, чтобы вернуть их в столовую, я спросил:
— Товарищ Иджилов, а что по делу гражданки Хвылиной, чей труп я обнаружил?
— Ничего, — удивлённо ответил начальник отделения.
— То есть как — ничего? — вскинулся я. — Кто будет расследовать причину её гибели?
— Да так, — слегка флегматично произнёс Иджилов. — Собственно, нет никакого дела — самоубийство как самоубийство. Сейчас много таких. И расследования тоже нет. Да и чего там собственно расследовать: ну, подумаешь, наложила баба на себя руки: так её можно понять — видать, мужа своего очень любила. Эх, — вздохнул он, — а ведь могла ещё жить и жить! Другого бы мужика себе нашла… Чего, спрашивается, вены себе резать?!
— Постойте-постойте! — обеспокоенно произнёс я. — Я ведь рассказывал вашим людям, доводы приводил — меня что, так и не послушали?
Чувствовалось, что Иджилов уже начинает закипать, он с большим трудом сдерживался.
— Мне кое-что пересказали из ваших слов — не обижайтесь, конечно, но мне кажется, что вы сгущаете краски.
Его лицо постепенно становилось пунцовым.
— Товарищ Иджилов! — воскликнул я.
— Уже сорок пять лет, как Иджилов! — обозлился он. — Я верю своим людям, как самим себе. У нас нет оснований считать, что кто-то убил гражданку Хвылину. Все улики показывают, что она по причине сильного душевного расстройства решила свести счёты с жизнью.
— Что показал медицинский осмотр? — заинтересовался Шуляк.
— Эксперт
— Тогда что смущает тебя, Жора? — обратил на меня взор Шуляк. — По-моему, всё совершенно логично.
— Начнём с того, что дверь была не запрета, — начал я.
— И что? — хмыкнул Иджилов. — Она хотела, чтобы её тело обнаружили, причём как можно раньше. Хвылина — женщина, даже в момент похорон ей хотелось выглядеть по возможности красивой, а не обезображенным трупом. Вы же сами знаете, что представляют собой утопленники — без содрогания смотреть невозможно! — Его передёрнуло. — А тут — молодая, всё при ней, ещё и поэтесса — особа тонко чувствующая. Потому и не стала запираться…
— С этим, конечно, не поспоришь, — согласился я.
— Ну, вот видите — я же говорил, что это — самоубийство! — довольно воскликнул начальник отделения.
Он явно хотел побыстрее отделаться от этой темы.
— Ты погоди, дай Быстрову досказать, — попросил Шуляк. — Он — толковый оперативник. И, если ему есть что сказать, к нему стоит прислушаться. А дело… Дело всегда закрыть можно.
— Да вроде бы никто никому рот не закрывает, — ухмыльнулся Иджилов. — Продолжайте, товарищ Быстров. Мы вас внимательно слушаем.
Однако, судя по его ухмылке, вряд ли мне удастся убедить его даже самыми железобетонными доводами. Версия о самоубийстве устраивала милицию больше всего: никаких тебе хлопот, беготни и прочей потери времени.
И всё-таки я попробовал объясниться, пусть меня и не покидало ощущение, что ломлюсь в глухую стену.
— Давайте начнём с мелочей. Пусть каждую из них и можно объяснить иначе, но когда их слишком много — это уже становится подозрительным.
— Я понял тебя. Излагай, — кивнул Шуляк.
— Вы видели в квартире типографскую квитанцию?
— Было что-то такое, — без особого интереса протянул Иджилов.
— Согласно квитанции Хвылина заказала в типографии печать сборника своих стихов. Я так понял, что до этого у неё были только публикации в журналах и литературных альманахах. Причём, судя по дате, она сделала заказ уже после смерти мужа. Поверьте, человеку пишущему очень хочется подержать в руках солидный томик своих сочинений. И только обстоятельства непреодолимой силы могут этому помешать, особенно, когда счастье так близко…
— Ну… как-то сомнительно, — вздохнул Иджилов. — Сначала хотела, потом передумала… Всё-таки потерять мужа — это, знаете, удар серьёзный.
— Идём дальше: у меня была возможность рассмотреть характер надреза.
— И что в нём такого необычного? Надрез как надрез: лезвие острое, баба полоснула себя бритвой, что называется глубоко и от всей души, — раздражённо сказал Иджилов.
— Попробую объяснить, — устало произнёс я. — Допустим, вы взяли бритву и хотите полоснуть себя по руке.