Оперативный псевдоним «Ландыш»
Шрифт:
Матильда кивала головой, будто понимала.
– Я много плакать ночью, – сказала она тихо по-русски. – Но не жалеть. Нет.
Через много лет Оля поймет, какую жертву принесла эта женщина ее семье, лично ей. Как жутко этой чужестранке было оставаться вдали от родины, где ее никто не понимал, где она была нужна только маленькой девочке и старухе.
– Я вас буду называть Матренушкой, иногда Мотей, – по-немецки обратилась бабушка к фрейлейн Матильде. – Вы мне отвечайте губами, я пойму. Говорить будем только наедине. Если кто услышит – все, конец нам. С Олюшкой будете заниматься вечерами, а я посторожу,
– Мария Игнатьевна, – я помню. А почему нельзя по-старому? – девочка была в хорошем настроении, ей почему-то казалось, что туда, куда они едут, уже добрались родители, и они встретятся, чтобы уже не расставаться.
– Это долго объяснять. Позже сама поймешь, – бабушка говорила спокойно, но чуткое детское ухо улавливало дрожь в голосе, заминки почти в каждом слове.
– Хорошо-хорошо. Пойму.
Они ехали почти неделю, пока однажды ночью не высадились в поле, предварительно в спешке собрав вещи по приказу проводника.
– Доброй ночи, товарищи женщины, – окликнул их Николай. – Нас уже ждет подвода. Садитесь.
– А вы как сюда добрались? – спросила Мария Игнатьевна.
– В соседнем вагоне, подстраховывал вас. Вдруг что не так. Садитесь и поехали. Нам до света надо добраться в поселок. Говорите смело, вокруг никого. Возница дома спит.
– Куда мы едем?
– Нашел я вам поселок, почти городок. Школа есть. Больничка. Часовня. В нее ходить нельзя. С попом дружбу не водить. Будете жить в бревенчатом доме, на втором этаже. На первом – что-то типа библиотеки. Шить умеете? Хорошо. От старых жильцов машинка осталась. Будете строчить и зарабатывать. Что с Матреной делать не знаю. Пусть шьет. Это лучше всего. Ну а Оля в школу пойдет. Я к вам буду заезжать. Редко. И дам вам свой адрес – пишите, если что-то случилось. В письме называйте меня братом. «Здравствуй, брат Николай. Давно не было от тебя письмеца». Вот как-то так, понятно? По-деревенски. И «ждем в гости на именины» – это значит, что мне надо срочно появиться. На крайний случай дам другой адрес. Да, и еще. Прежде чем выйти на улицу, посмотрите во что люди одеты. Продуктов вам немного припасли. Топить умеете?
Ничего такого бабушка делать не умела, зато фрау Матильда была на высоте: она справилась и с печью, и с горшками, и с нехитрой едой из допотопных продуктов.
Первые платья сшили себе.
– Надо экономнее материю тратить. Здесь такой нет, да и не скоро будет. Я свое черное платье перелицую, мне и этого довольно. А Олечке надо будет сшить – на днях в школу поведу. Сошьем два одинаковых. Чтоб в порядок приводить. Девочка ведь. Испачкаться может.
С этого момента девочке всегда шили два одинаковых платья. Пару дней Оля носила одно, а потом второе, пока первое проветривалось, отутюживалось.
– Девочка всегда должна быть аккуратной. Это закон, – бесконечно повторяла бабушка.
Первая клиентка появилась в школе.
– Ой! Какое платье! – ахнула учительница, разглядывая Олю. – Я бы такое сама носила…
– А у вас материя есть? – ласково спросила бабушка. – Мы бы с дочкой вам пошили. Ну, какие деньги? Мы с удовольствием. Приходите.
Полушерстяной отрез непонятного цвета был дополнен кружевным воротничком и манжетами, связанными фрейлейн Матильдой. И что самое
– Вы кружево снимайте и стирайте хоть каждый день, а потом пришивайте обратно, – рассказывала бабушка обомлевшей от неожиданного счастья учительнице. – Как вам идет! И цвет ваш. Строгий, но вы же учительница. Мы подкладочку шелковую пришили. Можете ее под другие платья поддевать. Вот так снимается, а вот тут закрепляется. Носите на здоровье. Олечка только про вас и рассказывает. Полюбила она вас. Это и понятно – без матери растет.
Оля чуть не рассмеялась: уж очень трогательно бабушка рассказывала. Учительница была, конечно, неплохой, но любви точно не вызывала.
– Она славная девочка, ваша внучка. Немного странная, правда. Не знаю, как вам объяснить…
Бабушка терпеливо ждала объяснений, продолжая доброжелательно улыбаться.
– Не развит в Оле дух коллективизма. Понимаете? Она все время особнячком стоит. В делах класса не участвует. К детям не тянется. И они к ней тоже. Понимаете? Читает она, конечно, лучше всех, и пишет, но никому помочь не хочет. Я ей говорю – позанимайся с соседом по парте. Он еще не все буквы знает. Ты ему помоги. А она молчит и улыбается.
Учительнице хотелось добавить – вот совсем как вы сейчас, Мария Игнатьевна.
«Вроде простые люди, – думала она по дороге домой, прижимая к груди драгоценное платье, завернутое в бумагу, – а тетей Машей не назовешь – язык не поворачивается. Строгие они. Может, староверы? А может…»
Даром сшитое платье обязывало относиться к девочке снисходительнее, что быстро вошло в привычку.
– Оля, почитай сказку вслух, а я пока тетради проверю.
Тетрадей, конечно, не было. Листочки бумаги, которые удавалось найти, скреплялись вместе сургучом или сапожным клеем. Писали карандашами и старыми перьями, да и тех не всем хватало.
Оля читала медленно. Во-первых, чтобы не показывать, насколько она грамотная, а во-вторых, она думала на немецком, что немного затягивало процедуру произношения русских слов.
– К Первому мая – не знаю, что за праздник такой, свяжем твоей учительнице новый воротничок в подарок. Пусть порадуется.
Бабушка к весне обшивала почти всех женщин в поселке. Именно женщин, а не баб, как многие себя именовали.
– Пусть не дамы, но с понятиями. Пусть с дикими, но все же, – любила повторять она, разглядывая очередной отрез. – Ума не приложу, как можно будет в этом в люди выйти. Надо уговорить блузку сшить, а юбку из шерсти…
За шитье одаривали продуктами, причем скуповатым и прижимистым клиенткам повторный вход был заказан.
– Вы только посмотрите – варенье принесла! Банка вот-вот взорвется! Мы ей юбку отдали, а платье и начинать не буду. Пусть забирает материал и сама себе шьет. Она еще и за банкой придет, вот посмотрите.
«Немая» Матильда редко выходила на улицу: зимой смотрела в окно на сугробы почти до крыш, летом стояла возле порога, сиротливо прижимаясь к дверям.
– Я знаю, что поступила правильно, – говорила она старухе, когда Оля засыпала. – Мне нечего делать в родном краю, меня никто там не ждет. Бог послал мне испытание, надо все выдержать. Не может быть иначе. Не знаю только, что будет, когда наша детка вырастет?