Определение берега

Сулейменов Олжас Омарович

СИНИЕ ОСТРОВА

Несколько лет назад, двадцатилетним, я побывал в этих местах. Сохранился блокнот.

«Почва: пески и солончаки. Деревья наперечет. Около обвалившегося колодца нашли пенек — то ли пустынная ива, то ли карагач. Распространен саксаул. Пресмыкающиеся: змеи, черепахи, ящерицы (сосущие спящих коз. Портят сосцы). Насекомые: жуки-скарабеи. Скорпионов и фаланг — множество. Из пернатых видел коршуна, ястреба-мышатника, куропаток.

Залетает иногда, неведомо откуда, чайка…»

Местность эта лежала в какой-нибудь сотне километров от самого зеленого, самого тенистого горного города Алма-Аты. Разительный, обжигающий контраст и вызвал заметки начинающего землепроходца.

Прошлым летом мне снова пришлось проехать по этому району. Не скажу, что край уже закудрявился садами, но первое, что я увидел,— чайки над барханами. Их стало больше.

…Мурат-ага, как истый степняк, рад каждому новому собеседнику, кто согласен выслушать повести о его младшей дочери Медине, У него живое, часто вспыхивающее вдохновением лицо рассказчика и тяжелые, малоподвижные руки профессионального рабочего.

Обычная биография. Родился в пустыне Кызылкум. Мальчишкой пас овец. В семнадцать ушел добровольцем на фронт. Стал сапером. Помнит, какой была почва под Москвой, на Карпатах, в Румынии… За войну вынул несколько тысяч кубометров земли лопатой. «Сложить — хороший канал получился бы». Может быть, поэтому и выучился на экскаваторщика.

В его трудовой книжке значится канал Иртыш — Караганда. Есть Бухтарминское и Шардаринское водохранилища. А теперь вот — Капчагайское море.

Простая, современная биография сына пустыни.

Во время одной из последних встреч Мурат-ага сказал: «Понижаешь, одни объясняют мир, а мы его переделываем!»

I «…Дочь

у меня увлеклась географией, этой науки нет в программе (Мадина ходит в четвертый класс!, но что поделаешь — увлеклась! В спорте, кажется, это — фальстарт, ну, а пример подаем не мы ли! Добыла пачку контурных карт, их называют еще — немыми, и — раскрашивать карандашами! Море — синим, пустыни — желтыми, сидит за столом, шевелит ушами, будто цветы вышивает шелком. Спросила как-то: «А что — вот это?» А я, понимаешь, статью читал, отвлекся, глянул: «А, это Арал [41] …» Сказал, не подумав,— и снова в газету. Дочь карандаш заточила остро, заштриховала круглый Арал коричневым цветом, как гору, как остров!.. А все, что вокруг — знойную степь, глину, покрытую солью, как инеем, дочка спокойно закрасила синим…» II «…Мой дед знаменит был в ауле и в селах окрестных — ходил за три моря соленых, как значится в песнях, три моря соленых он видел, а внук его скромный своими руками отгрохал три моря огромных. И пресных. Сияют в былинах протяжных моря легендарные, (мой дед их названья забыл, это было — Вчера). Мои — Бухтарминское море и Шардара — пока что звучат неуклюже под громы гитарные. Слова не окатаны в песнях, как галька морская, в поэмах не петы, в мечтах побывать не успели, в них ревы моторов еще не остыли, в них скалы налетом мазута покрыты, но мы их запели. В песках отрывали и вам открывали, как темы, пускай Бухтарминское — не Средиземное, где нам!.. Не Аравийское, но Шардаринское — все же! Мы карту немую озвучили,— это дороже. В степи раскаленной, где проклинали солнце, молились прохладе ночной и полыни сочной, в ударах ветра звенел черепаший остов, в пустыне желтой возникло, как синий остров, море. В степях Баканаса, в пыльной Долине смерчей, не богом, а нами по плану, по смете созданное встает Капчагайское море, да, синее море подножья барханов моет, да, первые волны песок, подминая, прессуют, да, сказано — сделано, слов не бросаем на ветер, оно еще темное — дочь его синим рисует на контурной карте. Оно будет синим, поверьте. …А завтра в дорогу, на новое место покатим, мы же кочевники, наши привалы — на карте. всего три моря (пока что) в моей анкете, я молод — двенадцать пустынь у меня на примете. Когда-нибудь (мы доживем и до этого счастья!), посовещавшись, поспорив, оставят народы как заповедник пустыню гектаров на сто, а может, на двести, в целях охраны природы. И будет на картах желтеть одинокий остров, и будут съезжаться туристы глазеть на историю, и, может, поэты напомнят, как было непросто! А все-таки мир переделывать — это здорово!..»

41

А р а л — Аральское море. На казахском языке слово «арал» означает буквально — остров.

«Бешеной пеной прибоя…»

Бешеной пеной прибоя в губах моряка — истерика, вспузырилось воем определение берега — эврика! Темной полоской материка — эврика! То ли Африка? Европа или Америка? Глинистый берег Евфрата? Не знаю, все равно эврикой называются берега бесконечного рая (иль ада). В океане созвучий эврикой — Илиада. В буреломе подъемов эврикой — время спада. Берега тишины — Герника, Хиросима… Запах кожи твоей — эврика керосина. В песчаной пустыне паломник, бархан излазив, дрожащую синь фантазии определил: — О Азия! Марево синего берега желтой пустыни (эврика!) в сахарах вселенной звучит безнадежно: — Оазис…

СИЛЬНЕЕ «ФАУСТА»

В Кара-Кумах у полусоленого колодца Кыз-Кудук (что значит «Колодец Девушек») обитал в саманном дворце косой старик с тихой старушкой. Семь дочерей — в разных концах области. Восьмая ушла в другие пустыни с гидрогеологом Шайтан-беком. Моим другом. Наша партия работала неподалеку — мы с ним часто заезжали на Кыз-Кудук попить соленого чаю. Помню местное поверье: напьешься из колодца Кыз-Кудук, конец, сыновей не будет. Родятся у тебя одни дочери, но зато много. Мы тогда ничего не боялись. Старик шепелявил. Я допытывался, как он относится к этим слухам.

— Шлюхам?— переспросил он свирепо. …Бог требует внятности и простоты изложенья, точнее — не просьбы о милости, но предложенья. К примеру, селянин безумствует: — Боже, хочу орать! — Ну и ори!— разрешает бог, не понимая древнее рекло. — Косить хочу! Пошли мне литовку! — Ну и коси. И литовку можно. Окосел крестьянин. Явилась литовская женщина. То

ли богом посланная, то ли кем-то сосланная, не то чудь, не то жмудь, но красивая — жуть! А земля сохнет, коса — без дела. Старик злобно щерится: — Ниспошли дождь! Всевышний опять не расслышал, расщедрился — послал ему (боже!) восьмую дочь. Посеешь просо — пожнешь вопросы, такова поэзия, в вот — проза: восьмая дочь произросла в пустыне, коса — ручьем, в глазах озера стынут, и льется речь, как речка, по губам. Заметь еще и море обаянья, души разливы! Девочка Баяна такую жажду источала там. Ох, раскосая литовка расцвела в песках, и слова мои, как слуги, ходят на носках, кланяются ее слуху. А Шайтан не так,— он кричит, как на старуху, и она как мак. А селянин смотрит косо, а старик орет — дочка дьяволу вопросы скромно задает. Рвутся ситцевые сети, кожа — смуглый лен. Сатана готов ответить — до того влюблен. А вопросы не простые, но ответы— да! Убегает из пустыни дочка навсегда. — Помнишь, где-то в Ханаане в старые года, посохом бурили камни и пошла вода. Но тогда бурили боги, нынче — сатана, безо всякой ласки, с бою достает до дна, мимо альба до карбона скважина — а там!.. Вырос высотой до бога над песком фонтан. Высотою в двадцать метров, толщиной — в обхват, как береза, белым смерчем — в небо водопад! …Дед просил тогда у бога не восьмую дочь, для земли своей убогой благодатный дождь. Чтоб росло на соре [42] просо — как же без пшена! Но услышал его просьбу смуглый сатана. Ввел в пески, как в промокашку, гул подземных рек, он исправил ту промашку хитрый Шайтан-бек. Поменял слова местами — дал пустыне дождь, и забрал, смеясь, у старых их восьмую дочь.

42

С о р — солончак (к а з.).

ПРО АСАНА НЕВЕЗУЧЕГО

В научной литературе давно идут ожесточенные споры: «Кто же открыл Италию?» Ученые нашей области выдвинули кандидатуру легендарного бродяги Асана Кайгы, искавшего для своего племени землю обетованную, где птички вьют гнезда на спинах баранов. Он обошел весь свет, но страны тогда еще не были названы, и нанести

его маршрут на современную карту чрезвычайно трудно.

По одним версиям он шествовал по миру на осляти, по другим — носился на крылатой верблюдице. Есть сведения, что он передвигался на ладье (утлой).

Доподлинно известно, что был он человеком простым, не любил излишеств, но искал их по всей земле.

Его общественная деятельность послужила темой для диссертаций. Только в этом году с блеском защищены от нападок работы: «Он открыл Италию», «Она уже была открыта итальянцами» и «Некоторые примечательные аспекты метода физической либрации»,

В последнем исследовании были применены и данные компьютеров…

Мы позволили себе включиться в эту дискуссию и надеемся, что наши скромные усилия помогут прояснить черты образа нашего великого предка. Если этой цели удастся достигнуть, автор будет потрясен.

Товарищи!

Наш Асан Кайгы жил в те далекие времена, когда поэтические образы еще не были абстрактными, но были достаточно материализованными:

У бедного Асана жена — не человек и курица — не птица. Корыто у ворот и то разбито, и не запнуться о него и не напиться. Он на осла залез, ногами бьет, за утро не проехал и полметра. «Раз не везет,— сказал,— так не везет!» Махнул рукой и плюнул. Против ветра. Пошел Асан пешком травой густой, осла кляня, и надо же — зар-раза! Попался кто-то, он ногой босой с размаху пнул его! (Дикобраза.) «Вот не везет,— сказал,— так не везет!» Обида жжет в груди, как брага. его страданий грустных не поймет, кто не пинал того дикобраза. И кто-то шишкой — в лоб. Ну что за день! Приставив лестницу, он ловит белку. Все правильно — свалился, да на пень, еще и лестница упала сверху. На кабана вчера навел капкан, забыл. Шел по тропе и скреб под мьшкой, ловил блоху и сам попал в ловушку, а из кустов во все глазел кабан. «Да, не везет,— сказал,— так не везет». Ах, если так, он сменит климат, на берег тот переплывет, охоту бросит, вспашет глину. Посеет просо и пшено, хурму посадит заодно и будет чай в тени густой пить в одиночестве счастливом. Он в лодку сел. Забыл весло. Его волною отнесло и потащило в сине море, вот повезло, так повезло. И без ветрил и без кормила, а море синее штормило. …Ладью на берег вынес вал. Заплакал. Краба целовал. Попал он в странную страну: там люди были молодыми, там отдавали дань вину и говорили на латыни. А девы, девы — просто ах! Халвою тают на зубах. Пройдешь, не хочешь — обернешься, прощай, Асан, ты не вернешься, прощай, жена, не возвращай, прощай — кабан, капкан и белки. Дикобраз, и ты прощай! Мне повезло — прощайте, беды. Мы завершаем эпопею: Асан, по кличке Невезучий, вошел с улыбкою, в Помпею, и — в тог же час взревел Везувий. Чем это кончилось — известно (Везувий — это есть вулкан), под грудой пепла и известки, почил печальный старикан. И отмечая это зло, так подытожил патриот: «Кому у нас не повезло, тому нигде не повезет». И подумал дикобраз: «Дело сделано, жаль безумных! стоит пнуть меня — всякий раз извергает огонь Везувий».