Опричное царство
Шрифт:
– Благослови меня и детей моих, владыко! – просил Иоанн, стоявший позади сыновей. Макарий со слабой улыбкой кивнул и подозвал мальчиков. Каждого большой, все еще крепкой рукой перекрестил, прочитав короткую молитву. Иоанн же с почтением поцеловал эту руку и проговорил с мольбой:
– Пришли я и сыновья мои просить тебя, владыко, не оставлять своего стола, не покидать Москву, дабы не осиротели мы без духовного пастыря нашего.
– Изберут нового, как и прежде было, – отвечал Макарий, не поднимая глаз на Иоанна. Государь выпрямился, шумно вдохнул тяжелым носом воздух и кликнул кого-то. В покои тихо вошел Василий Захарьин и тут же поклонился владыке. Митрополит исподлобья тяжело глядел
За оконцем завывал зимний ветер. Здесь же, в этом полумраке, было тепло и тихо. Иоанн медленно обошел стол и сел в кресло напротив Макария. Какое-то время они молчали, не глядя друг на друга и не притрагиваясь к еде.
– Ведаю, что разлад меж нами, – прервал тишину Иоанн, – ведаю от чего. Не можешь принять того, что соратники твои стали изменниками. Думаешь, я не страдаю от сего? Думаешь, не приходит ко мне по ночам Лёшка Адашев? Не хотел я смерти его, хотя и был он изменником…
– Изменники и ныне у ноги твоей, – ответил Макарий, исподлобья взглянув на государя. Иоанн горько усмехнулся и подался вперед:
– Ведаю! Токмо не дают мне наказывать их так, как они того заслуживают! Заступаются друг за друга. И ты за них заступаешься.
– Разве не пристало быть милосердным христианскому царю? – тут же выпалил Макарий.
– Хочешь, дабы я по Христову ученью левую щеку после правой подставлял? Не бывать сему! – отрезал Иоанн и, вскочив из-за стола, принялся мерить покои шагами. Макарий недвижно сидел, опустив веки.
– Ты же всегда был сторонником просвещения, много содеял для этого, – тяжелое дыхание порой прерывало речь государя, – отчего же ты не хочешь помочь мне построить новую Русь? Ту самую, где выше царя не будет никого, где никто не посмеет посягать на его безграничную власть, где у бояр не будет силы, способной противостоять этому!
– На крови Русь построить решил? – не поднимая век, молвил митрополит.
– А разве есть иной путь? – Лик Иоанна был страшен от злобы, от оскаленных зубов, от вытаращенных глаз. – Все империи строились на крови и…
– И погибли за великие грехи свои, – перебил его Макарий и впервые взглянул на царя своими холодными выцветшими глазами, – нет, у Руси должен быть иной путь. Путь, созидающийся на любви к Господу и друг другу. Вспомни Византию! Целую тысячу лет они только и делали, что резали друг друга, позабыли соборные деяния, мечтали лишь об обогащении своем, продались латинянам и, в конце концов, оставленные всеми, погибли. Господь не покарал их, нет! Он оставил греков с тем, с кем они захотели быть, – с сатаной, и позволил ему сожрать их! Ныне Русь несет крест Византии. Константинопольский патриарх признал тебя царем, потомком цезарей. В твоем царстве оплот православия! Кончены распри, дед и отец твой объединили все русские земли, кроме тех, что остались под Литвою! Удельные князья стали твоими боярами, твоими подданными! Они нужны тебе, и ты им нужен! Вы, словно заблудшие овцы, идете на поводу у волков, у прихвостней сатаны, стремящегося вновь рассорить вас!
Побледневший Иоанн замер, в глазах его блеснули слезы. В голосе Макария ожило прежнее могущество, во взгляде – присущая ему твердость.
– Ты в окружении иных врагов, с юга татары, на западе лютеране – в них есть сатана! И они будут все делать, дабы уничтожить тебя и Святую Русь! Господь не оставит ее, не оставит тебя, ежели все будет согласно заветам Его! Примирись с братом, примирись с боярами, без них у тебя не будет тех, кто сможет с тобою вместе защищать и приумножать державу!
Царь молчал, и Макарий решил, что достучался наконец до него.
– Найдутся люди, я сам выберу их. Изменники же будут нести должное наказание и поныне. Верные будут обласканы. Все как и прежде. Но новая Русь родится, и сие будет истинное царство Господа, царство любви и благодеяния. Боярам и удельным князьям нет в нем места. И церковь примет и поддержит деяния мои!
Макарий молчал, вновь опустив голову. Новая Русь, новое царство, в котором и ему, сыну прошлого столетия, тоже нет места. Он молвил тихо:
– На все Божья воля…
Иоанн понял, что больше им не о чем говорить. Он попросил благословения и, получив его, ушел. После того вошел Димитрий и, окинув беглым взглядом нетронутые на столе яства, бросился к Макарию.
– Что ты ответил государю, владыко?
– Ничего пока, – вновь устало и отрешенно заговорил старец, – ежели надобно так, ежели это крест мой, митрополичий сан понесу до гроба. Недолго осталось…
За узорчатым слюдяным окном, завывая, ревел зимний ветер…
– Васька, неси еще кипятку, зябко! – хрипло приказал слуге лежавший под шкурами Андрей Курбский и закашлял. Князю нездоровилось, видать, простыл, когда выходил вместе с разъездом, да к тому же сказываются переживания, мучающие его уже который год. Падение и гибель Адашевых, его друзей, не давали ему покоя.
После взятия Полоцка Курбский был отправлен воеводой в Юрьев, в коем и сидит уже почти год. Никакой благодарности и подарков от государя после той победы он не увидел и, кроме того, был отправлен в Юрьев, туда, куда перед смертью был отправлен Адашев.
Курбский боялся смерти, как и все люди. Раньше, во времена походов на Казань, в нем было больше удали, он мог с оголенной саблей лететь на врага впереди целого полка, не боялся боли и ран. А сколько лошадей было под ним убито! О, это были славные годы.
Теперь же, когда погибли друзья (несправедливо, как считал Курбский), появился этот животный страх смерти. Князь слишком любил себя и дорожил тем, что имел.
Может, постоянное ожидание опалы сыграло роковую роль в том, что он не смог овладеть недавно городом Гельметом? Да, когда его потрепанный литовскими пушками полк возвращался в Юрьев, Курбский уже думал и ждал, что теперь его непременно казнят. Но Иоанн молчал, и молчание это вызывало еще больший ужас и трепет.
– Княже, принес я, травы заварил целебной, – сказал с заботой появившийся Васька Шибанов. Он протянул господину чашу с горячим отваром.
– Спасибо, Вася, ступай, – кивнул Курбский и, приподнявшись в ложе, начал осторожно пить. Когда с горьковатым отваром было покончено, князь, кутаясь в овчину, поднялся – надоело лежать. На столе грудились различные бумаги, карты, в кожаных переплетах лежали небольшой стопкой книги – князь был очень грамотен, любил чтение и письмо. Из-под этой груды он достал вскрытую грамоту. На ней была печать с изображением герба Великого княжества Литовского.
Недавно он получил письмо от гетмана Ходкевича, в котором он призывал князя перейти на службу к королю Сигизмунду. Взамен были обещаны богатые и обширные владения, почет и, главное, безопасность. Курбский был слишком умен и жаден, чтобы поддаться сразу на столь туманные обещания – ему нужно было знать точно, чем станет он владеть в случае побега. В нем было еще кое-что, что не давало князю тут же сбежать – совесть и… страх. Он тут же вспомнил Дмитрия Вишневецкого, доблестного воеводу, соратника Данилы Адашева. Горячий, буйный, он бежал в Литву, где вскоре пал жертвой интриг – литовцы выдали его турецкому султану, и тот казнил Вишневецкого, подвесив крюками за ребра…