Опус номер девять ля мажор. Часть 1. Алёна
Шрифт:
– А Стахурово?
– Пока не видел.
– Значит, надо построить, а то прямо несправедливость какая-то. Правда, Лёша?
– Что? – повернул голову Алексей.
– Нет, ничего. Потом скажу.
Андрей, ладонью стерев ухмылку, пустился в воспоминания:
– Одна моя знакомая… не та, о которой ты думаешь…
– Я вообще ни о ком не думаю, – тут же отозвалась Алёна.
– …она и не со мной ехала, просто в одной компании, так вот она очень боялась замёрзнуть в палатке. И она сделала печку. Представляешь такой алюминиевый электрический чайник? Она выломала спираль, и в дырку хотела совать веточки, шишки, чтобы там внутри горели, а нос –
– И что? – спросила Алёна.
– Никогда я больше не слышал такого смеха. В том числе моего собственного.
– Вам бы лишь поиздеваться над девушкой. Я негодую.
– Чайник оставили под скамейкой, может кому-то пригодится. У тебя, часом, ничего такого нет? – Андрей очень серьёзно кивнул на её брусничный рюкзачок.
– Нет. – Алёна прикрыла глаза, и лишь подрагивающие уголки губ, как ни пыталась их удержать, могли выдать её мысли. Занимательная походология… Примерно то же самое, что своими руками сделать карету из тыквы, это вам не город построить. Нет, ей до такого не додуматься… Вот Наташа бы – легко.
3
Первой питерской осенью у них случилось подобие ссоры – как позже решила Алёна, оттого что они слишком быстро стали сближаться и с обеих сторон проскочили какие-то пункты, где лучше было бы постоять, вглядеться друг в дружку внимательнее. В тот день Наташа, обещав что-то показать, цепкими пальцами обхватила запястье Алёны, повела её к лифту, нажала кнопку последнего, шестнадцатого этажа и там, не давая опомниться, проводила на балкон. Стальные перила были девушкам по пояс. Сырой и серый ветер покачнул дом. Внутри у Алёны похолодело: как высоко они взлетели над городом! Когда глядишь из окна комнаты на четырнадцатом, впечатление совсем другое.
– Я не хочу, – сказала Алёна и спрятала лицо в ладони. – Мне страшно!..
– Не бойся я с тобой, – в своей манере, без паузы произнесла Наташа. – Вот здесь стой, прислонись к стене и смотри.
Алёна с опаской открыла глаза, крепче упёрлась каблуками в пол. Наталья, разбойничьи прищурившись, разворачивала на весу глянцевую карту Петербурга. Вот здесь их дом. Вынув из-за уха карандаш, она поставила на карте точку. Они лицом к городу. Ей сказали, что отсюда видно пять куполов.
– Ты сколько видишь, Алёнка? Давай считать.
Алёна, превозмогая дурноту, вгляделась в раскинувшуюся перед ней панораму. Купола больших соборов, медленно поворачиваясь, плыли вровень с балконом по слоистым коричневато-сизым облакам. Наташа, сверяясь с картой, отмечала: синие – Троицкий собор, золотые, блестящие даже в непогоду – Никольский…
– Знаешь, что я думаю, Алён? – вдруг сказала она. – Может это, в последний раз так с тобой смотрим. Скоро привыкнем, станем настоящими петербуржками. Не будем замечать эту красоту.
– Петербурженками, – машинально поправила Алёна. Ещё Исаакиевский вижу, сама узнала…
Карта затрепетала на ветру, рванулась на волю. Наталья громко, на вдохе ахнула. Алёна поймала лист и через мгновение удручённо поднесла к лицу оставшийся в пальцах уголок.
– Блин! – Наташа с досады хлопнула себя по ноге. – Чужая, хоть бы в окно влетела кому… Нет, всё, за угол унесло. Что я за человек, всё неладно!
Алёна, не решившись сдуть обрывок за перила, сунула его в карман. Почему-то здесь, на высоте, она вспомнила, что у неё тоже не всё ладно, хоть Наталья
Теперь, стоя над городом, Алёна вдруг поняла, в чём суть этой перемены. Раньше она отвечала Сергею, а теперь – он ей, только и всего. Он добросовестно, не халтуря, отвечает… но почему-то это неприятно. И неправильно.
– Ты чего так загрузилась? – тронув её, спросила Наташа. – Из-за карты, что ли? Да ладно тебе, новую куплю, и всё.
– Смотри, там ещё Спас-на Крови, – ответила Алёна. – Тебе стена закрывает, я из угла вижу. Мы с мамой там гуляли, покупали зенитовские футболки брату и племянникам.
– Сейчас поглядим, – Наталья высунулась за ограждение и вытянула шею, рукой придерживая кофту на пояснице. – Классно! Ух ты, какой ветер!.. Осторожно, вылезаю, – и она, как-то хитро извернувшись, оказалась лицом к Алёне – румяная, с круглыми от восторга глазами и слезинкой на щеке. – Обалденно, вообще!
– Пусти-ка. – Алёна отстранила её и навалилась боком на холодные перила. Разноцветный Спас казался ей красивей всех соборов – и своей нарядностью, и тем, что чувство высоты притупилось не до конца, кружило голову и покалывало в солнечном сплетении…
– Алёнка, слышь! – сказала Наташа и взяла её за локоть. Алёна вскрикнула и обеими руками вцепилась в прутья. Оглянулась, через плечо увидела растерянное лицо соседки.
– Алёна… – виновато произнесла Наташа. – Ты испугалась… Ну, прости, пожалуйста, я только хотела узнать…
– Дура, что ли! – через силу выдохнула Алёна, выскочила на лестницу и побежала вниз.
На лестнице тусовалась компания из тех, что курят не табак и время от времени оставляют в углах пустые шприцы. Алёна уже знала, что здесь есть такие, и держалась от них подальше, объезжала на лифте, обходила за несколько коридоров – скорее из брезгливости, чем из страха. Все они были для неё, как зомби, на одно лицо. Но теперь она пронеслась по ступенькам, едва не растолкав сборище, пробежала коридор и влетела в комнату.
– Что с тобой? – спросила Галя.
Алёна молчала. В её голове разворачивалась пропасть с маленькими деревьями и машинами на дне. Они стремительно отдалялись, и это было куда страшнее падения. Наверху нет ничего, там холодно, и оттуда всё равно придётся падать. Надо только поймать это мгновение, когда начнёшь падать, и встряхнуть головой…
– Алён, извини, – Наталья села рядом и пыталась заглянуть ей в лицо. – Я дура, согласна. Сделай, что хочешь, можешь меня побить…
Алёна отворачивалась. Весь следующий день она не разговаривала с Наташей и затылком ощущала виноватый взгляд. Как-то вдруг Алёна осознала, на какой чудовищной высоте живёт; и ночью, стоило закрыть глаза, дом начинал медленно и неотвратимо раскачиваться… Но ещё через день страх отступил, а пять куполов остались в памяти.