Опыт о неравенстве человеческих рас. 1853г.(том1)

Граф Жозеф Артур де Гобино — французский дипломат, социолог и писатель, опубликовавший главную книгу своей жизни «Опыт о неравенстве человеческих рас» в 1853–1855 годах. Этот труд считался одним из первых серьезных обоснований расовой теории. Согласно Гобино, движущей силой развития народов является неравенство, связанное с расовыми различиями. Наиболее способной к культурному развитию ученый считал арийскую расу, смешение которой с небелыми народами ведет к снижению ее способностей. Гобино был пессимистом и считал вырождение белой расы необратимым процессом.

Для нас важно, что автор «Опыта»

был искренне верующим христианином, что нашло отражение в его книге. Так, при создании исторической картины борьбы рас ученый опирается на Библию. В некоторых местах своего труда Гобино явно входит в противоречие с собственной теорией. К примеру, он отрицательно относится к мнению, что существуют народы, «обреченные на то, чтобы никогда не узнать учения Христа». Считая подобное утверждение повторением «местнической доктрины евреев», Гобино отмечает: «Я готов признать, что все человеческие расы наделены одинаковой способностью войти в христианскую семью». Вряд ли Гитлер был согласен с такой точкой зрения, вместе с тем нельзя исключить, что он вынес из «Опыта» не только обоснование расового неравенства, но и уважение к христианскому фактору в истории.

Его Величеству Георгу V,

королю Ганноверскому,

принцу крови Английскому,

герцогу Кумберляндскому

и т. д. и т. п.

Сир,

Я имею честь предложить Вашему Величеству плод моих долгих размышлений и радостных трудов, часто прерываемых, но все-таки завершенных.

Важные события, революции, кровопролитные войны, ниспровержение законного порядка, которые слишком долго накладывали печать на европейские государства, заставляют пристальнее вглядеться в политические факты. Средние умы видят только внешние результаты. Если они восхищаются лишь электрической искрой, коей данные события поражают наше воображение, либо пугаются ее, то серьезный мыслитель пытается обнаружить скрытые причины столь страшных потрясений и, взявши в руки лампу, пускается в путь по темным тропам философии и истории; он стремится, посредством анализа человеческого сердца или внимательного изучения истории, разгадать ту загадку, которая так волнует и самих людей, и их совесть.

Подобно всем прочим, я ощутил озабоченное любопытство при виде смутного современья. Но, пытаясь понять всеми силами своего ума движущие причины происходящего, я заметил, как расширяются горизонты моего удивления, и без того немалого. Постепенно, отстраняясь от нынешней эпохи и обращаясь к ранним временам и, наконец, ко всему прошлому в целом, я собрал эти разноцветные фрагменты в одно огромное целое и, повинуясь принципу аналогии, почти помимо своей воли, разглядел впереди самое отдаленное будущее. Причем узнать мне захотелось не только непосредственные причины наших так называемых реформаторских исканий: я устремился к познанию более глубокого смысла идентичности социальных болезней, увидеть которые не составляет труда у всех народов и в прошлом, и настоящем, и, по всей очевидности, в будущем — достаточно даже поверхностно ознакомиться с историей человечества.

Впрочем, как мне представляется, нынешняя эпоха особенно благоприятствует таким изысканиям. В силу своей беспокойности она требует особого подхода — нечто вроде исторической химии, — но именно поэтому облегчает труды исследователя. Густой туман, непроглядная тьма, которые с незапамятных времен скрывают от нас истоки цивилизаций, не похожих на пашу, рассеиваются под солнцем науки. Точнейшие аналитические методы, которые помогли Нибуру обнаружить Рим, неведомый Титу Ливию, сегодня открывают и объясняют нам истину, смешанную с легендами и сказками эпохи эллинского детства. На другом конце мира выходят из тьмы веков германские народы, столь же великие и столь же могущественные, насколько их считали варварскими. Египет открывает свои гробницы, расшифровывает свои иероглифы и подсказывает возраст своих пирамид. Ассирия раскрывает и свои дворцы, и длинные письмена, начертанные на их стенах, которые совсем недавно были погребены под собственными обломками. Иран Зороастра ничего не смог утаить от проницательных глаз Бюрнуфа, а первобытная Индия рассказывает в своих «Ведах» о фактах и событиях, случившихся вскоре после сотворения мира. Все эти достижения, уже бесценные сами по себе, помогают нам шире и объективнее понять Геродота, Гомера и особенно первые главы Священного Писания, этого кладезя премудрости, всем богатством и всей красотой которого может восхищаться в достаточной мере только просвещенный ум.

Разумеется, многие неожиданные или невероятные открытия заслуживают критического отношения. В них нет полного списка династий или стройного изложения событий, по среди фрагментарных находок есть немало очень удачных для моего труда; в них есть то, чего нельзя найти в самых подробных хронологических таблицах. С особой радостью я обнаружил в них описание обычаев и нравов, вплоть до портретов и костюмов исчезнувших народов. Теперь нам известно состояние их искусств. Мы можем судить об их жизни, в физическом и моральном смысле, как общественной, так и личной; мы можем, посредством самых подлинных материалов, реконструировать то, что и составляет «личность» разных рас и основной критерий их значения.

Перед лицом таких богатств, совершенно новых или совершенно по-новому понятых, никто уже не посмеет объяснить сложную мозаику социальных и общественных отношений, мотивы взлета и падения наций, исходя лишь из абстрактных и чисто гипотетических рассуждений, которыми оперирует скептическая философия. Поскольку сегодня мы имеем множество положительных фактов, которые появляются со всех сторон, выползают из всех гробниц и выстраиваются в определенном порядке, повинуясь воле неленивого и внимательного наблюдателя, не надо больше, по примеру теоретиков-революционеров, лепить из воздуха фантастических людей и с детской радостью передвигать химеры, напоминающие наших политиков. Действительность слишком категорична, слишком красноречива, чтобы можно было предаваться таким играм, часто нечистоплотным и всегда недостойным. Вынести трезвое суждение о человечестве может только суд истории. Я признаю, что это судья строгий, судья опасно беспощадный, когда речь идет о столь неприглядных временах, как наши.

Дело вовсе не в том, что прошлое безупречно. В нем есть все, поэтому в нем можно найти много ошибок и немало вещей постыдных. Более того, в сегодняшних людях можно было бы обнаружить достоинства, которых ему не достает. Но если напомнить обвинителям грандиозные тени героических эпох, что они ответят? Что возразят, если упрекнуть их в попрании религиозной веры, политической верности, культа долга? Если напомнить им, что они способны лишь пользоваться обносками знаний, основы которых заложили и объяснили предки; если к этому добавить, что античная добродетель сделалась мишенью для насмешек, что человек отдал свою энергию пару, что поэзия угасла, что ее великие жрецы умерли, что высшие интересы превратились в самые мелочные расчеты — что они скажут в свое оправдание?

А ничего, кроме того, что все прекрасное, погрузившись в молчание, не погибло, что оно только спит; что все эпохи были свидетелями переходных периодов, когда жизнь борется со страданием и в конце концов выходит из этой борьбы торжествующей и цветущей, что, как когда-то на смену постаревшей Халдее пришла юная победительница Персия, на смену обветшавшей Греции — мужественный Рим, развратная власть Августа сменилась правлением благородных тевтонских князей, точно так же современные расы познают обновление.