Оракулы перекрестков

Шауров Эдуард

Бенджамиль передвинулся на середину кушетки, вздохнул, прислонился затылком к шершавой оштукатуренной стене и стал вспоминать Марси. Бесполезная таблетка таяла под языком, придавая слюне горьковатый привкус. Может, стоит ее выплюнуть?

Бен оторвал затылок от стены. Справа от него, на жесткой поверхности когда-то белой искусственной кожи, сидел Мучи, все такой же лохматый, все в той же латаной курточке. Бывший приятель Господа Бога смотрел на Бенджамиля и благожелательно ухмылялся гнилозубым ртом.

– Здравствуйте, Мучи, – сказал Бен, приходя

в легкое замешательство. – Я и не знал, что вы тоже здесь.

Мучи расплылся в широчайшей улыбке:

– И я рад вас снова видеть, сударь. В прошлый раз мы расстались очень быстро…

– Да уж… – неопределенно отозвался Бен. – А вы как попали в Сити?

– Чего проще! – Батон почесал бороду. – Говнопровод, он везде говнопровод, сударь, что в буфере, что в Сити. Ну, может, лесенки на колодцах не слева, а справа. А так – все одно.

– Не знаю, – сказал Бен. – По-моему, здесь все другое.

– Это как смотреть! – отозвался Мучи. – С одной стороны, другое, со второй – то же самое. Верьте на слово. Я бродяга, я знаю.

– И каким же ветром вас сюда занесло?

– Да вот, заглянул попрощаться. А то, может, и не увидимся больше.

– Это одному богу известно, – шутливо сказал Бенджамиль. – Кстати, как продвигаются его поиски?

Мучи махнул рукой:

– Минует зима, подамся в черно-бирюзовый. Засиделся на месте, плесенью оброс. Брожу взад-вперед. А толку? Ничего и не получается. Было бы здорово махнуть в Хадаш Иерусалим. Там гигаполис не меньше нашего и места святые. Может, там Господь меня заметит.

– Думаете, заметит? – серьезно спросил Бен.

– Конечно, заметит, – с самым убежденным видом ответил бродяга. – В гордыне своей я давно раскаялся. Ничего плохого не делаю, молюсь каждый день, как умею, – должен заметить. Только поди туда доберись, коли за душой ни марки и взять не у кого. Разве что у дочки… Вы знаете, сударь? Ведь у меня дочка есть в аутсайде!

– А вы вернитесь, – вдруг посоветовал Бенджамиль.

– Куда?

– В аутсайд, к жене, к дочери.

Бродяга покачал головой:

– Назад мне путь заказан. Да и желания нет.

– Если хотите, – неожиданно для самого себя сказал Бен, – так я могу дать денег, вот только до дома доберусь. Я, конечно, не богач, но на билет до Иерусалима дам.

– От вас не возьму, – грустно сказал Мучи.

– Почему не возьмете?

– Не знаю, – честно признался бродяга. – Вы такой же, как я, только вы везунчик. Я ведь не дурак, я же вижу, куда вы метите. Вы тоже хотите сидеть в Его кабинете. Хайдрай Господа Бога, практически то же самое, что Бог. Кому не хочется сделаться Богом? Хаджмуверы, само собой, должны держаться друг дружки, но денег я не возьму.

– Не хотите, как хотите. – Бен почувствовал себя неловко. – И ни в какие боги я не мечу.

– Не обижайтесь, сударь. – Мучи поерзал на кушетке. – Дорога на небо – это как тубвей. Смейтесь, не смейтесь, а все именно так. Сначала вы видите трубу, слышите, как внутри трубы несутся таблетки, потом вы хотите прокатиться, но даже если вы хотите очень-очень сильно, то все равно не можете оказаться в трубе, сколько бы ни глядели или ни слушали. И вот тогда вы пускаетесь в путь. Вы ищете станцию, чтобы подняться на платформу и сесть в таблетку, но, заметьте, еще не факт, что таблетка остановится и откроет двери. На ближних станциях я уже побывал, там таблетки не останавливаются, а если останавливаются, то дверей не открывают, и я иду к самой дальней станции, теша себя надеждой, что уж там-то… Тут появляетесь вы на красном новеньком мобиле и говорите: «Садись, Мучи, я быстренько подброшу тебя до последней стации на ветке». Нет уж! Я лучше пешком. А что до Бога… так каждый был бы не прочь… – Батон ухмыльнулся. – Хотя, сказать по правде, из вас Бога не выйдет.

– Почему не выйдет? – Бенджамиль даже слегка обиделся.

– Потому что вы держитесь за свои привязанности, – наставительно пояснил Мучи, – а Бог должен быть свободен от сердечных привязанностей. От любимых жен, обожаемых детей, нежно почитаемых родителей, любовниц, друзей, внучатых племянников. Бог должен быть чист, непредвзят, справедлив и равнодушен, как хирург…

– Вот потому-то вы и бросили безжалостно все, до чего вам когда-либо было дело, а теперь обретаетесь на помойке своего тщеславия! – произнес слева от Бенджамиля незнакомый голос.

Молодой человек быстро обернулся. Слева от него на краю кушетки сидел мужчина лет пятидесяти в светлом, по всей видимости, очень дорогом костюме. Вальяжно закинув ногу на ногу, он постукивал длинными пальцами по рукоятке лакированной трости. Лицо незнакомца излучало спокойствие и внутреннюю силу, белые точно снег волосы были пострижены почти на тот же манер, что и волосы Мэя. Весь облик загадочного субъекта дышал респектабельностью и лоском, только короткая, аккуратная и совсем черная бородка смотрелась несколько вызывающе.

– Извините, что вмешиваюсь в разговор без спросу, – сказал мужчина. – Меня зовут Майк… Мигель, Михаил, как вам покажется удобней. Свое имя можете не называть. Оно мне уже известно.

– Откуда? – Бенджамиль с изумлением рассматривал нового собеседника.

– У нас есть общая знакомая.

– Марьям?!

– Совершенно верно. – Мужчина улыбнулся.

– Так вы Мишель?!

– Он самый.

– Просто невероятно! – Бенджамиль развел руками. – Очень приятно, Майк! Пожалуй, я буду говорить «Майк», вы не возражаете?

– Ради бога. – Мишель благодушно кивнул. – Я ведь сам предложил.

– Мучи, это просто невероятно!.. – начал Бен, оборачиваясь, и осекся.

Потертая кушетка была пуста.

– Не обращайте внимания, Бен, – насмешливо сказал Мишель. – Мучи часто уходит, не попрощавшись. Да вы уж, верно, и сами замечали за ним такую привычку.

Бенджамиль рассеянно кивнул. И тут же от внезапной догадки его глаза округлились.

– Майк, а вы и есть, – Бен замешкал, подбирая слово, – вы и есть… хайдрай Господа Бога?