Оранжерейный цветок

Ритчи Криста

От этого вопроса у меня подкашиваются ноги. Я тяжело дышу, никакие навыки дыхания не помогают унять мучительную агонию внутри меня. Я качаю головой и говорю: — Я не… Я не знаю.

Три мили я нес на своих руках девушку, у которой могло и не быть пульса. Я не проверял.

Я просто бежал.

26. Райк Мэдоуз

Прошло пять часов. Четыре из них Коннор спорил с врачами, пытаясь убедить их позволить нам увидеть Дэйзи. Но сейчас были

часы посещения «только семьи», так что нам придется ждать до утра. Нам не сообщают, поврежден ли ее мозг. Все, что мы знаем: она в комнате и она дышит.

Даже Коннор Кобальт не может найти выход из этой плохой ситуации. И мне действительно блять хотелось бы, чтобы сегодня, наоборот, у него все получилось. Когда я попытался поговорить с доктором, я начал на него кричать, так что они вызвали охрану. Мне пришлось успокоиться и сесть на бордовое кожаное кресло в комнате ожидания. Я сидел и наблюдал, как стрелки на часах едва двигаются. По телевизору на новостном канале крутят кадры беспорядков, которые продолжаются в Париже, разрушенные улицы и местные магазины.

Я едва могу на это смотреть без накатывающего чувства тошноты.

Мой брат находится возле меня в отключке и багровым синяком под правым глазом. Он сказал лишь пару слов, когда приехал в больницу, но взгляд у него был такой же потерянный, как и у меня. Джанет дала мне чистую белую футболку, так что Ло не видел следы крови на мне.

Я нахожусь на новой стадии горя, мое тело онемело, мой разум начинает замедляться. Отчасти из-за того, что мне сделали укол в задницу и ввели чертово успокоительное. Нужно поблагодарить за это Джанет тоже.

Мой телефон звенит уже в седьмой раз. На экране написано: ОТЕЦ. Я несколько раз подумывал сменить имя на «Джонатан», но он все же мой отец. Неважно, как сильно я хотел бы это изменить.

Мне он не писал, так что, я думаю, своими раздражающими звонками он хотел, чтобы я взял трубку. Его план сработал. Я эмоционально слишком истощен, чтобы не отвечать ему и сейчас. Я прикладываю телефон к уху.

— Что тебе нужно?

Он выдыхает с облегчением.

— С таким успехом ты можешь довести меня и до гребанного сердечного приступа, Райк, — он бормочет себе ещё пару ругательств под нос, затем спрашивает: — С Лореном все в порядке? Его телефон отключается каждый раз, когда я звоню.

— Он в порядке, — я снова бросаю взгляд на брата, его грудь вздымается, он сейчас спит из-за количества выпитого им алкоголя.

Возможно, это худшая ночь в моей жизни. Я подвёл двух самых важных людей для меня.

— В новостях показывают ваши фотографии. Вы как раз в том месте, где начались беспорядки. Я подумал, возможно, вас могло тоже задеть, — слышу звук, словно бокал ударяется о другой, будто отец наливает себе выпивку.

— Мне пора, — отрывисто говорю я.

— Подожди гребаную секунду, — говорит он. — Я хочу узнать, как ты.

Как я? Я оцепенении, но эмоции так и хотят вырываться из меня. Я мог бы кричать до тех пор, пока не сорву голос. Я мог бы бежать, пока мои ноги не задрожат и не устанут. Я мог бы бить стену, пока усталость не одолеет

меня. И мой гребаный отец спрашивает, как я. Я сглатываю ком в горле.

— Ты последний человек, с которым я вообще хочу сейчас разговаривать.

— Райк, нам нужно поговорить.

— Зачем? Ты собираешься, блять, обвинить меня в том, что я снова забираю у тебя Ло? — когда Ло первый раз отправился на реабилитацию, отец вел себя так, словно я промыл мозги моему брату. Словно реабилитация — чертовски ужасный выбор. Словно Ло вообще и не алкоголик.

— Это было очень давно, — отвечает отец. Наступает долгая пауза, и первая мысль у меня в голове — отец отпивает из своего бокала. Но он прочищает горло, словно ему трудно произносить слова.

— Слушай, моя… — я закрываю глаза. Я собирался сказать моя девушка. Делаю глубокий вздох. — Человек, о котором я чертовски переживаю, чувствует себя не очень хорошо, так что у меня нет времени обсуждать с тобой прошлое.

— Хорошо, — отвечает отец, отсыпая гораздо легче, чем я ожидал. — Будь осторожен, Райк. И на случай, если нам не удастся поговорить прежде, чем ты заберешься на эту дурацкую скалу, я просто хочу сказать… — он снова прочищает горло. — Я люблю тебя. И если ты в это не веришь, посмотри на имя в паспорте. Береги себя, — он отключается.

Отец говорит Ло, что любит его, постоянно. Он считает, что все его поганые поступки он совершает тоже из чертовой любви. Я не удивлен тому, что в доказательство его чувств он сказал, что любит меня и упомянул мое первое имя, его имя. Часть меня хочет принять его отцовскую любовь. Другая же видит, как он пытается и надеется, что я выступлю перед СМИ. Может, если мы наладим отношения, то я обелю его имя перед обществом.

Все это так наигранно, что участвовать в этом мне не хочется.

Спустя пару минут проблемы с мамой, отцом и братом — всю семейную драму — я откладываю на потом.

Из-за угла комнаты ожидания появляется Коннор с двумя бумажными стаканчиками кофе в руках. Ему блять удалось увернуться от кулаков и нападений во время уличной потасовки. На нем нет синяков, только небольшой порез на лбу. Он протягивает мне стаканчик, и в ответ я ему киваю в знак благодарности. Его лицо по-прежнему угрюмое, а не как обычно, непроницаемое.

— Когда девочки прилетят в Париж? — спрашиваю его, делая глоток. Ло разговаривал с Лили по телефону, но о чем они говорили — не поделился. Я знаю, что Коннор разговаривал с Роуз в течение часа.

— Они не прилетят, — коротко отвечает он.

Я хмурюсь, думая, что просто не расслышал.

— Что?

— Они не прилетят в Париж, — он делает ударение на каждом слове.

— Их сестра в больнице, — говорю я. — Я нихрена не понимаю. Если бы это была Лили, Роуз прилетела бы сюда через мгновение, — я слишком сильно сжимаю стаканчик, что крышка открывается, и кофе разливается на мои джинсы, обжигая мою кожу.

— Бля, — ругаюсь я, вставая и допивая кофе, чтобы потом выбросить его в мусорку.